Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Фредерика плясала на месте, как горячий конь или остановленная процессия из одного человека. Александр встал рядом и положил ее руку на свою. Послышалась хриплая одышка органных мехов, а потом вдруг музыка. Служитель откинул завесу.

Александр первым преодолел ступеньку, Стефани шагнула за ним. Викарий на репетиции внушал, что тут она должна широко улыбнуться жениху. Дэниел грузно темнел под ярким медным орлом, украшавшим амвон. Она встретилась с ним взглядом коротко, неопределенно. Он был хмуро сосредоточен. Прихожанки волновались, словно поле на ветру, поворачивали головы в цветочных шляпках, чтобы лучше видеть невесту. Они оценивали платье, с перехваченным горлом вспоминали собственную свадьбу или мечтали о ней, мысленно раздевали Стефани, пытались угадать, что она уже познала, а что нет. Она была их сомнительной невинностью, их опытом, обретенным, обретаемым или предстоящим. Под фейской шляпочкой из лиловато-серых лепестков поблекшие щеки Фелисити Уэллс были мокры от слез. Александр задумался, почему это всех тянет лить слезы на свадьбах. Сам он испытывал определенное удовлетворение от своей роли. Он выступил вперед, чтобы вручить «эту женщину» «этому мужчине». Да, в амплуа сенешаля он, безусловно, был очень эффектен.

Стефани и Дэниел стояли перед мистером Элленби: она белая, он черный, она в воздушном и пенистом, он в темном, добротном, слегка с отливом. Оба казались очень плотными. У Стефани было очень простое платье, без кружева и вышивки. Чудилось даже что-то монашеское под ниспадающей треугольной вуалью. Но под корсажем круглилась полная грудь, а довольно тонкая талия подчеркивала пышность бедер. «Вот тело, созданное для материнства», – подумал Александр, разделяя общее впечатление. Его трогал обмен клятвами, старинные, ясные слова, их истовый ритм. Дэниел говорил хриповато-отрывисто, Стефани – четко и тихо. Мистер Элленби вместо пасторских подвываний избрал манеру почти отеческую. Он весьма тщательно продумал те несколько слов, что считал себя обязанным сказать по счастливому поводу. Он перечитал свои заметки и отказался от обычных фраз об обязанностях супругов и радостях истинно христианского союза. В честь невесты он произнес нечто расплывчато-лирическое, а жениху увесисто намекнул на обет, данный им Господу ранее. Далее мистер Элленби произвел изящный, как хотелось ему надеяться, переход от эпиталамы Спенсера и Мильтонова гимна Адаму и Еве к библейским союзам, упомянутым в венчальной литургии, в том числе тому, первому. Ева была плоть от плоти и кость от кости Адама. Муж и жена единая плоть. Венчальная литургия сравнивает брачный союз с единением Бога и человека в союзе Христа и Его Супруги Церкви. « Так должны мужья любить своих жен, как свои тела» [275] Здесь и далее Послание к Ефесянам, 5: 28–33. , – сказал апостол Павел, и речение его включено в литургию. «Любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его».

При рукоположении Дэниел был призван служить и защищать Церковь и паству – Супругу и Тело Христово. «Будут двое одна плоть, – продолжает апостол. – Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви».

Как и полагается англичанам, во время этой речи никто никому не смотрел в лицо. Сходя с амвона по винтовой лесенке на землю, мистер Элленби вспомнил, с каким каменным лицом Дэниел слушал его рассуждения об апостоле Петре, который, по словам Крамнера, «сам был женатым человеком». Увесистые мнения Крамнера об обращении жены-язычницы тоже нашли место в литургии: «Даже если кто не следует Слову Божию, может быть спасен и без Слова, если обратит жену свою». «Или мужа», – добавил мистер Элленби, глядя на Дэниела. Тот буркнул: «Да» – и только-то. Мистер Элленби порой подозревал, что Дэниел сам больше чем наполовину язычник. Невеста, которая ему, к слову, нравилась, парадоксальным образом была более способна уловить суть аналогий апостола Павла и викария, чем его мрачный курат. Не так давно она сидела у него в кабинете и весьма проницательно говорила о «Храме» Герберта. Викарий был убежден, что ее душевный мир зиждется на христианских принципах. Иначе не могло и быть. Тут, возможно, заключался еще один божественный парадокс: ее душевная чистота могла приблизить к Богу диковатого Дэниела. О многом предстояло молиться викарию. Он ласково глянул на покрытую вуалью белую голову, в которой на миг возникла крамольная мысль о заведомой непрочности аргументов, построенных на аналогии. Затем красивым движением благословил молодых супругов.