Антония Байетт - Дева в саду [litres]

– Булавочки? Есть. У зеркала в моей комнате. Я принесу.

– Нет-нет, не шевелитесь. Я сам.

Она стояла, как белая колонна, и слышала, как Александр мягко рыщет в опустевшей коробке ее комнаты, как легко сбегает по лестнице.

Он снова принялся за нее: поворачивал, наклонял, тут бережно воткнет булавку, там поправит складку. Перевязал ей пояс, скользнул руками по ребрам, коснулся ниже талии, придавая телу изгиб, при котором платье «сядет». Повернул Стефани к себе, чуть оттянул скромный треугольный вырез, рассеянно заглянул внутрь. Взял ее за подбородок, чуть приподнял его.

– У нас еще есть время? Я бы поправил вам прическу, а то линия волос нехороша. Шапочка прелестная, но она совершенно не на месте. И вы себя просто истязаете этими булавками и заколками. Вы красивая девушка, у вас мягкие, округлые линии. А вы так стянули волосы, словно хотите снять с себя скальп. Вы позволите?

– Кажется, ничего другого не остается.

– Но вы же знаете, дитя, что я сделаю лучше.

– Знаю.

Он в секунду вытащил булавки и достал из нагрудного кармана новый блестящий гребешок. Ласково пригладил освобожденные волосы, пустил красивой волной, приколол по-другому круглую шапочку. Там, под волосами, щипало и жгло от щетки, сделал что-то, и боль прошла, а локоны мягко засветились. Стефани благодарно и глубоко вздохнула. Александр отступил, окинул взглядом свою работу, потом подошел ближе и изучающе осмотрел ее лицо. Стефани подумала было, что он сейчас предложит подкрасить ее по-новому, но он лишь одобрительно кивнул, нежно тронул ей щеку, заправил локон за ухо.

– Это, оказывается, исключительно приятное занятие, – сказал Александр. – Спасибо, что пригласили меня. А теперь я принесу букет.

Он вернулся с бело-золотым каскадом на проволочном каркасе: розы и мадагаскарский жасмин, фрезии и флердоранж недвижно держали головки, закушенные металлическими держателями. Букет был плотный, свежий и ароматный.

– Я его и держать-то не сумею как полагается.

– Я покажу.

Александр подал ей букет. В руках у Стефани он торчал как-то неуклюже, а изящный каскад свисал нелепо и тяжело.

– Нет-нет, держите крепко. И повыше. На уровне пояса.

Было странно, что нежно-невесомая вещь скрывает такой жесткий, на клетку похожий костяк.

– Как пояс целомудрия, – неопределенно проговорила Стефани.

– Ты его поначалу так держала, – сказал Александр, – что просилось словечко погрубей.

Они засмеялись.

– Так, теперь не стой статуей, а пройдись ко мне. Легко. Шаг длинный, от бедра. И не волочи юбку, пусть она танцует. Ну, попробуй.

Стефани пошла. Взглядами и движениями рук Александр по-новому очертил ее всю, и на короткое время она осталась собой довольна. В дверь позвонили. Это водитель вернулся от церкви за невестой и посаженым отцом. Александр и Стефани вместе вышли в маленькую прихожую. Кремовые стенные панели, над ними – обои в цветочек, телефонный столик, крючки для одежды, перила из крашеной ДВП. Стефани вспомнились пустые участки, где будущий дом пока лишь намечен рядом кладки, досками, бетонными сваями. Дом занимает так мало земли: несколько белых, невесомых шагов по лестнице – вот ты и прошла его весь. На улице ребенок раз-два и проскачет на одной ножке расстояние, заключенное меж твоих стен, и выскочит за пределы невидимого жилья. Эта мысль как-то связалась с другой, грустной, о том, как Александр в ее голой спальне искал золотые булавки среди комодной мелочи. В спальне она мечтала о нем, замыкалась с ним в надежном ящичке дома, портьерами и коврами защищенного от ночи и холода. И вот сегодня – звук его шагов там, наверху, приглушенная возня, шелест вещественных мелочей… Ее мечтанный дом. Всего-то навсего.

Маленькой рукой в белой перчатке она сжала руку Александра. Он наклонился и поцеловал ее в губы. Потом опустил ей на лицо фату. Шагая в лад, они неспешно прошли по садовой дорожке к украшенной ленточками машине.

Следующий короткий этап растянулся бесконечно. Они молча сидели в машине, а на улице кучки людей останавливались, смотрели, даже махали вослед, словно кавалькаде принцессы. Потом, заключенная в белизну, она шла по неровным камням, а Александр поддерживал ее под локоть. На церковных ступенях радостный фотограф приседал, жестикулировал и умолял ее улыбаться, улыбаться. Все было бело и глухо, и она поворачивала голову так и сяк. Черный служитель поманил ее в темноту, и там была Фредерика, желтая, жадно блестящая любопытными глазами. Вход закрывала черная бархатная завеса. Служитель подвел ее вплоть к завесе. Стефани уперлась в нее взглядом, а сзади Фредерика и Александр расправляли ей вуаль, одергивали пышный подол. Служитель сказал: как только зазвучит орган, он откинет завесу и со всей мочи толкнет тяжелую, тугую дверь. И осторожно, там дальше ступенька. Как раз на прошлой неделе одна невеста растянулась плашмя. Разбила очки, порезала лицо осколками, да еще заработала красивый синяк под глазом.