Франтишек Кубка - Избранное

— Не рассказывайте мне о вашей свадьбе.

— Разве я говорю о свадьбе? Только о сорочках и анемонах. Сто двадцать локтей серебристого шелка заказано было во Флоренции на платья для подружек и драпировку свадебных покоев… Серебристо-белого, как анемоны, которые мы топчем. Двести шестьдесят один локоть бледно-зеленого штофа и четыреста пятьдесят локтей зеленого бархата пошло на обивку моей опочивальни.

— Для чего вы все это рассказываете?

— Подушки на свадебном ложе были из миланского бархата. Вышитые шелком и набитые гусиным пухом. Две простыни миланской работы отливали перламутром. Два испанских покрывала поджидали невесту. Не хмурься, Ячменек, я говорю не о свадьбе, а только о постели. Потому что хочу сказать тебе, как жена библейского Потифара: «Ложись со мной!» Ложись со мной на ложе из анемонов, под солнцем и без испанских покрывал. Понял наконец, почему я тебе про это рассказывала?

«Что с нею?..»

— Я тебе нравлюсь, Ячменек? — прошептала она и, упав навзничь в цветы, с улыбкой раскинула руки…

Когда же они возвращались по дороге, продолжающей один из лучей «Звезды», Иржик услышал, как весь лес поет, ликует, источает запахи и щебечет. Он видел белочек, мелькающих в кронах деревьев и на лужайках и беззаботно пасущихся на солнечных полянах косуль…

Она тоже весело болтала:

— Как ты давеча назвал имя святого вашего храма в Кромержиже?

— Святой Мориц.

Он робко взглянул в ее безмятежное лицо.

— Ты любишь меня? — смиренно спросил он и попытался ее поцеловать.

Она отклонила лицо.

— Я не могу любить. Разве ты это не понял?

И приказала идти в трех шагах сзади.

У ворот заповедного леса они сели на коней и двинулись по дороге к виноградникам.

С часовни на крепостном валу, из которой Рудольф II по просьбе Тихо Браге {73} 73 Тихо Браге (1546—1601) — выдающийся датский астроном, с 1599 г. жил в Праге при дворе Рудольфа II. хотел изгнать капуцинов, ибо те вечным трезвоном мешали астрономам предаваться размышлениям, раздался бой колокола, возвещавший полдень. Никто не остановился поглазеть на августейшую всадницу, и никто не обнажил перед ней головы. На Погоржельце она пустила коня в галоп и уже ни разу не обернулась. Вскоре они доскакали до ворот Града.

На дворе подметали пыль. Во втором этаже служанки мыли окна. Гвардейцы протрубили приветствие. Затрещал и смолк барабан. Конюший повел коней в Рудольфовы конюшни. Из ворот Маттиаса навстречу им вышел сгорбленный астролог Симонетти и церемонно помахал остроконечным колпаком. Со стороны совсем обветшавшего Прашного моста доносились крики павлинов.

Все было как обычно. Как вчера. Как сегодня утром.

Но для Иржика мир стал другим.

Через день возвратился из славного похода король Фридрих. Королева протянула ему руку для поцелуя.

— Дети здоровы, Бесси? — был его первый вопрос. — Какие вести из Гейдельберга?

— Бабушка Юлиана пишет, что Карл Людовик и Елизавета растут как на дрожжах. Елизавета уже знает «Отче наш».

— Ты не скучала?

— Твои письма развлекали меня.

Она говорила беззаботно, и слова с ее уст будто уносил весенний ветер:

— Тебя повсюду так торжественно встречали!

— Я не расставался с твоим бриллиантом, носил его на груди. Мне завидовали. По всему пути были устроены триумфальные арки. Я привез тебе почитать речь, которой во Вроцлаве меня приветствовал славный Мартин Опиц {74} 74 Мартин Опиц (1597—1639) — немецкий поэт и теоретик литературы. . В этом городе я каждый вечер танцевал куранту. Но тебе, наверное, было грустно.

— У нас давали представление английские комедианты. Иди взгляни на Рупрехта! — сказала королева и повела Фридриха в опочивальню.

Иржик, поникнув головой, удалился. У себя в покоях он раскрыл Библию: «Иосиф же отведен был в Египет; и купил его… Египтянин Потифар, царедворец фараонов, начальник телохранителей… И жил Иосиф в доме господина своего, Египтянина. И снискал Иосиф благоволение в очах его и служил ему… Иосиф же был красив станом и красив лицом. И обратила взоры на Иосифа жена господина его, и сказала: спи со мною… Когда так она ежедневно говорила Иосифу, а он не слушался ее, чтобы спать с нею и быть с нею, случилось в один день, что он вошел в дом делать дело свое, а никого из домашних тут в доме не было; она схватила его за одежду его и сказала: ложись со мной. Но он, оставив одежду свою в руках ее, побежал и выбежал вон…»

А вот он, Иржик, не побежал. Не побежал, потому что любит ее. Любит, и нет такого закона, который бы запретил ему любить. Любовь эта греховна, порочна, но нет ему от нее спасения. Он будет любить ее, пусть даже безответно, — она ведь любить не умеет. И коли так — он не пойдет и не признается Фридриху в своем грехе, ибо нет у Фридриха на нее прав бо́льших, чем у него.