Франтишек Кубка - Избранное

Пана короля спросили, не послать ли послов к заржицким, жалковским и плешовским, чтобы и они у себя поступили так же.

— Пусть сами решают, как им быть. А известить их нужно!

Ночью пан король и члены управы заседали в маленькой замковой зале и совещались, как лучше закончить жатву и укрепиться против врага.

— Наш враг не только швед, — запомните это. Враг и епископ со своим братом-императором.

— Выходит, мы воюем и против императора? — озабоченно спросил Паздера.

— Император хочет извести нас, а мы должны извести его! — ответил Иржи, как говаривал покойный граф Турн.

Он встал, подошел к окну и указал рукой:

— Видите огни далеко в полях на севере по дороге к Заржичи, на востоке к Бржесту и на юге в Плешовцу? Это у костров на карауле наше войско, наши новые рейтары! Они сторожат спасенные снопы! Не отдадут их ни шведу, ни епископу. Настали новые времена!

Потом староста Паздера приблизился к пану королю и шепотом попросил прощения за то, что так долго держал его взаперти.

— Мы боялись, чтобы тебя не увели у нас, а теперь ты сам ведешь нас бог весть куда…

— По тому пути, который указан в Писании. А ведь ты, староста, как я приметил, искушен в Писании!

Они совещались до рассвета, у ворот их охраняла стража.

О таком восстании говорил когда-то на собрании чешских панов пан Эразмус Чернембл и писарь Дивиш, гетман четвертого сословия. Не захотели к ним прислушаться ни пан Вацлав Вилим из Роупова, ни пан Будовец, ни остальные. Не понял их и король Фридрих.

— Я не принес вам мир, — сказал король Ячменек. — Придется отбиваться с двух сторон. Но ваша земля будет родить, и Гана будет мирным островом в океане войны.

Он говорил подобно Яну Амосу Коменскому, чью пророческую книгу, должен был перевести когда-то Густаву Адольфу, но не успел, потому что король был убит в сражении.

Когда солнце снова взошло над лесом Расиной, он выехал на поле близ Заржичи. У пруда Гетман пан король наблюдал за жатвой. Он смотрел на несжатые и волнующиеся, подобно молодой женской груди, нивы. Росой сверкали луга под лесом, и пахло тимьяном. Кобылка Березка паслась в траве, и зубы ее поскрипывали, будто серп, срезающий стебли. Девушки в платочках, окрашенных в шафране, пели и рассмеялись, завидев пана короля с волосами цвета спелого ячменя.

— Гей, пан король, будем танцевать? — кричали они ему.

И он отвечал:

— Будем.

Никогда еще на хропыньских полях не было такой веселой жатвы. Но для танцев времени не хватало.

Пан король задумал превратить Хропынь в военный лагерь. Он сел за стол вместе с членами управы и принялся чертить на нем красным мелком линии, кривые и прямые, квадратики и кружки. И объяснял:

— Это вот замок, здесь усадьба, здесь мельница, а там гумна — на севере и юге, на востоке и с запада. Вот течет Бечва. Не просто течет, а растекается рукавами. Вот тут, видите, старый пруд, наполовину заросший камышом и рогозом, а вот Гетман. Но главное — леса. Леса и рощи! Они тянутся на нашей земле вдоль Бечвы до самой Моравы. Заржичский лес, рощи у Гетмана, Скршен, Спалена, Садки, Плешовецкий лес, Млынский и Верхний. До самого Товачова тянутся эти леса и до Вчелинок у Коетина. На востоке дело хуже. Там один расинский лес да за плешовским прудом лес бржестский.

— Придется корчевать деревья в заржичском лесу, у Скршена и в Спаленой. Устроим там засеки. На Шумаве за такими засеками держались немецкие короли и папские крестоносцы, как за укрепленной границей. Нет у нас тут гор, так мы их сделаем сами. Топором, лопатой, киркой и мотыгой. В лесах под Товачовом полно шиповника и других колючих кустов. Опутаем поваленные деревья колючками. А дороги завалим терновником, ежевичником и всякими такими кустами. Лошади боятся колючек, вот рейтары и не пройдут. То же самое в Расине и в плешовской роще. Все мосты и мостики разберем. На полях и лугах между лесами выроем рвы, напустим туда воды из Гетмана, из Бечвы и из ручьев, воздвигнем валы и поставим укрепления.

Все только дивились, откуда у короля столько познаний в ратном деле. А он едва не проболтался, что месяцы и годы служил в шведской армии полковником.

Люди не только дивились, но и сами советовали, особенно дядюшка Фолтын с его воинственным характером.

Они и принялись за дело.

Никто им не мешал, ни шведы, ни люди епископа. Тем хватало и своих забот.

Императорская армия подошла к Оломоуцу: немного постреляла по новым укреплениям из старых пушек, затем разбила лагерь под Градиско, оголодавшая и одичавшая. Кромержижский регент Берг заклинал в своих посланиях господ генералов Галласа и Пикколомини не размещать гарнизонов в Кромержиже, принадлежащем епископу и эрцгерцогу. А то расквартированные войска его погубят.