Франтишек Кубка - Избранное

— Вы нарушили эдикт о поединках. Подобное преступление карается во Франции тюрьмой или смертной казнью. Вас, правда, извиняет то, что вы чужестранец и незнакомы с нашими законами. Поэтому я буду милостив к вам. Ибо вы были воином и снова собираетесь на войну, как и я. Но, кроме военного дела, у вас, возможно, есть и другие интересы. Что вы намеревались разведывать во Франции?

Иржик показал бумаги господина ван дер Флита для передачи в Голландию и запечатанные послания Турна господину Камерариусу в Гаагу.

— Депеши венецианского дожа я вручил ранее герцогу Савойскому в Турине.

— Вы состоите на венецианской службе? — спросил кардинал.

— Нет. Дорогу в Гаагу я оплатил из своих средств. — Иржик рассказал, что собирался вступить в венецианское войско, но Венеция только для видимости готовится к войне с императором.

— Кто вам это сказал? — Ришелье поднял худой палец, и глаза его засветились.

— Генерал Турн.

Кардинал хмыкнул:

— Вот видите, вы только что выдали мне секрет Венецианской республики.

— Да, это так, — сказал Иржик и улыбнулся.

— Что вы намереваетесь рассказать в Голландии о французских делах? — спросил кардинал, делая вид, что шутит.

— Я не шпион, ваша светлость.

— Но вы путешествуете под чужим именем!

— Это имя — перевод моего чешского прозвища. Я родился в ячмене.

— Понимаю, — сказал кардинал. — Вы скрывались от шпионов императора.

— Главным образом, в Миланском герцогстве, где полно испанцев.

— Вы гугенот?

— Я того же вероисповедания, что и король Фридрих.

— Мне нравится ваш ответ. Вам повезло, что вы попали во Францию именно сейчас, когда я являюсь советником его величества. Год назад вас просто повесили бы на первом же суку. Вы упомянули имя пфальцграфа Фридриха. Я простил Фридриху Пфальцскому его связь с маршалом Бульонским. И не желаю вспоминать, что совсем недавно он, несмотря на запрет, пробрался в Париж и не явился выразить свое почтение моему королю. Вероятно, он поступил так из трусости. Я не желаю также вспоминать, что его злополучный тесть, Яков английский, просил руки испанской инфанты для своего сына и искал расположения Эскориала. Может быть, я сумею забыть, что фаворит Якова — Бекингем — вел себя при парижском дворе, в Лувре, где вы сейчас находитесь, словно в заведении с девками и покушался на честь французской королевы. Времена как будто изменились. Яков, хвала всевышнему, в могиле, а брат вашей пфальцграфини, которую вы по-прежнему величаете королевой, женат на французской принцессе. Тучи по-иному расположились на небесах. Солнце уже не светит императору. Ему угрожает опасность с востока, севера и запада. Приехав в Голландию, вы найдете там среди пфальцских беженцев людей, исполненных надежды. И надежды их оправданны. Император имеет врагов в лице датчанина и шведа. Грядет новая война, месье, и если вы хотите воевать, то поле боя найдется! Желаю вам удачи! Не потому, что вы того же вероисповедания, как и ваш король без королевства, а потому, что вы хотите сражаться за свое королевство. Я люблю воинов. Вы, наверное, слышали жалобы на меня, что я ограничиваю власть французских сеньоров. Да. Одно право я у них отнимаю, зато даю другое — право сражаться за Францию! Почему я говорю это вам, неведомому мне иностранцу? У меня ведь есть и иные возможности распространять по свету известия о своих намерениях! Я говорю это вам, потому что не желаю беседовать с пфальцскими изгнанниками и их чешскими соратниками через своих послов. Но, поскольку вы не посол по долгу службы, можете сказать каждому, кто захочет узнать, что я укрощу габсбургскую гордыню и буду поддерживать всех, кто поднимет оружие против Габсбургов, хотя бы и турок! Я сказал, что вам повезло, ибо верю, что вы не шпион. Поэтому письма, которые вы везете пфальцскому интригану Камерариусу и, возможно, кому-то еще, не будут вскрыты. Расскажите ему, а также господам из голландских Генеральных Штатов, венецианскому послу в Гааге, своей умной королеве, а может, и бастарду Мансфельду, что прошли времена, когда Франций было столько, сколько было во Франции герцогов, графов, баронов, епископов и городов, и что твердой рукой я утверждаю одну Францию — единую и неделимую. И эта Франция не потерпит возле себя ни испанских, ни венских Габсбургов и растопчет их!

Кардинал сжал кулаки, широко открыл глаза и тяжело задышал. Трясла ли его лихорадка или давали себя знать старые недуги? Этого Иржик не знал. Он сидел, уставившись взглядом в пол. Помолчав, кардинал снова заговорил: