Кондратий Татаришвили - Мамлюк

Все трое насторожились.

— И я как будто тоже что-то слышу, — подтвердил Гиго.

— Кажется, собака лает, — заметил Тагуи.

— Да. И собака лает.

Другие крестьяне тоже перестали работать и прислушались. Из села действительно доносился какой-то шум, Слышался крик женщин.

— Ай-ай-ай! Скончался кто-то, — нерешительно заявил Малхаз.

— Может быть, скончалась мать Кучу? Несчастная! Она совсем дряхлая, — заметил Тагуи. — Когда я был еще малышом, она уже имела пятерых сыновей. А что такое человек? Всего лишь бурдючок с кровью. Много ли ему нужно, чтобы умереть?

— Нет. Я еще вчера видел мать Кучу. Она и не собиралась умирать, — задумчиво промолвил Гиго. — Возможно, что-то произошло в соседнем селе: скончался кто-нибудь, вот и вопят женщины.

Крики усиливались. Теперь уже ясно доносились вопли и плач женщин. Одна из них причитала особенно пронзительно и жутко.

Сыновья узнали голос матери.

— О, горе, горе нам! Что-то неладное стряслось! — воскликнул Гиго, выронив из рук мотыгу. Он побежал к шелковице, схватил ружье и кинулся к селу. Тагуи и Малхаз побежали за ним. Другие крестьяне тоже побросали мотыги и взялись за ружья. Некоторые надевали на бегу архалуки [11] Архалук (груз.) — национальная верхняя одежда. , другие, схватив оружие, бежали без верхней одежды, в одних рубашках.

По противоположному берегу реки, крича и стеная, бежали несколько женщин с распущенными волосами. Особенно душераздирающе вопила Мзеха.

— Сынок, дорогой, дорогой сыночек! Лучше бы умерла твоя мать, сынок Хвичо!.. По-мо-ги-те!..

— Что произошло? Что случилось? Только что мой мальчик был со мной! — кричал Тагуи, подбежав к реке; но голос старика оборвался, колени у него задрожали, и он упал.

Крестьяне кинулись в воду и с гиком устремились к противоположному берегу.

Через полчаса все село было на ногах. Вопли и причитания женщин, собачий лай и голоса мужчин слились в оглушающий шум. С конца селения донесся ружейный выстрел, затем второй, третий.

До захода солнца оставалось немного времени. С запада ощутимо повеяло прохладой. На небе кое-где появились облака.

Небольшой двор Тагуи Абедия был полон народу. В закопченной деревянной пристройке толпились женщины, оглашавшие окрестность плачем и воплями.

Мужчины, почти все старики, сидели во дворе под яблоней. Они с гневом и горечью обсуждали происшедшее.

Жена Тагуи, Мзеха, никак не могла успокоиться. Щеки ее были исцарапаны в кровь, она рыдала. Женщины тщетно пытались успокоить ее.

— Мой сынок Хвичо, сыночек Хвичо… Лучше бы ты вырыл мне могилу!.. Куда бежать, где тебя искать, кто поможет твоей несчастной матери?! — причитала отчаявшаяся женщина.

— Мзеха, Мзеха, успокойся, голубушка. Мы ведь пока не знаем, какие будут вести. Все наши, у кого только есть оружие, преследуют похитителей. Да еще многие присоединятся к ним по пути. Только безбожник, лишенный сердца, мог совершить такое злодеяние. Но не сумеет же разбойник взлететь на небо! Непременно догонят его и отобьют мальчика, — утешала Мзеху хорошо одетая женщина, по-видимому, жена какого-то дворянина.

— Сынок мой, Хвичо! Сынок Хвичо, надежда моя! — причитал Тагуи. Окрестив руки на груди, обнажив голову, он бессмысленно метался по двору.

— Вот тебе и успокоение в стране! Видно, нет нам спасения. Лучше уж всем погибнуть разом! — горестно твердил лысый седобородый крестьянин.

— Лучше смерть, чем такая собачья жизнь! — подтвердил второй.

— И зачем в нас вселяют пустые надежды, — вновь проговорил лысый старик. — Недавно я побывал в Накалакеви, во дворце Тайни Батонишвили. Там находился в то время придворный Герия. «Ну, как, Учардия, вам живется?» — спросил он меня. «Э-эх, разве наше существование можно назвать жизнью? Хватают, как кур, и продают в Турцию…» А он ответил: «Нет, Учардия, так было в прошлом. А теперь у нас спокойно».

Во дворце было десятка два крестьян, и все слышали слова Герия. «Напрасно вы боитесь, — уверял он, — не только душу человеческую, но и козлиного ушка теперь не потеряете. Дадиани и царь сговорились и поклялись на кресте и евангелии, что не дадут продавать невольников в Турцию».

Все мы, крестьяне, перекрестились и возблагодарили всевышнего. «Будьте спокойны, не опасайтесь ничего!» — чуть ли не пять раз повторил нам Герия.

— И это сущая правда, клянусь жизнью моего господина, — хриплым голосом продолжал другой старик. — Уже вторая пасха прошла с тех пор, как паше селение действительно не потеряло и козлиного ушка. А то, что произошло сейчас, должно быть, вызвано личной враждой.