Кондратий Татаришвили - Мамлюк

Гиго и Малхаз поблагодарили Мурзакана. Он выпил вино и передал чалами Гиго. Юноши вновь поблагодарили гостя и тоже осушили по чалами.

— Батоно Мурзакан, в прошлом году и мне чуть было не довелось участвовать в хресильском сражении, — сказал старик. — А как ты думаешь? Поплелся и я с моим ружьишком. Мы подошли к реке Цхенис-Цхали, но, как узнали, что царь и Дадиани одержали победу, повернули назад.

— Ой!.. Нашли, кого брать на войну… Видно, ума у них не больше, чем у тебя, — насмешливо заметила Мзеха.

— Эх ты, дурная баба! Ведь я остановил бы своим телом хоть одну вражескую пулю, а свою, быть может, израсходовал бы на врага.

— Ну что ты, что ты, кормилица! Тагуи — отличный стрелок, — возразил Мурзакан. — Помню, поутру, на пасху, после заутрени, мы вешали на липу красное яичко и состязались в стрельбе. И не раз его меткая пуля попадала в яичко… Я был тогда малышом и рос в зашей семье.

— Много раз я вспоминал тебя, столько пасхальных дней желаю моим детям, — сказал Тагуи.

— В хресильском бою, говорят, прославился Хутуни Шарашия, — скромно заметил Гиго.

— Истинная правда! — подтвердил Мурзакан. — Хутуни, царство ему небесное, был не человек, а настоящий дэв [9] Дэв (груз.) — мифическое существо, воплощение силы. . Врезавшись с обнаженной саблей в ряды османов, он, словно свеклу, изрубил десятка полтора аскеров, но и сам пал за народное дело.

— Да святится его прославленное имя, — благоговейно произнес старик, наполнил чалами, наклонил ее и по древнему обычаю окропил вином кусок гоми.

Все выпили за упокой души Хутуни.

— Ну, будет, уважаемый Тагуи, — сказал Мурзакан.

— Еще одну чалами, дорогой. Вина достаточно, батоно!

— Пусть никогда не иссякают твои запасы. А нам не подобает пить больше. В разгар полевых работ мы с тобой, Тагуи, пожалуй, и так перехватили. Да хранив пресвятая дева Мария тебя и всю твою семью, — пожелал старику гость, налил немного вина в свою чалами, выпил и поднялся. — Очень тебе благодарен, Тагуи. Давно я не едал так вкусно. Да пошлет бог изобилие твоему дому!

— Пусть господь бог накажет меня грешную за то, что мы дерзнули пригласить тебя, батоно, — снова начала оправдываться Мзеха.

Мурзакан еще раз поблагодарил хозяев, закинул ружье за спину, вскочил на коня и уехал.

Мзеха с Хвичо, присоединившись к женщинам, приносившим в поле обед, в сопровождении охраны двинулись обратно в село.

— Хвичо, будь осторожен, — поучал мальчика Гиго, — один не выгоняй коз на пастбище и не отходи далеко от дома. Около пустоши Беко — высокая бузина, там корма на полсотни коз хватит… Не будь озорником и не разоряй птичьих гнезд.

— Будь умницей, сынок, моя радость! — напутствовал мальчика и отец.

Пообедав, Тагуи и его сыновья вздремнули в тени шелковицы. Но едва солнце начало садиться, они быстро встали и вновь принялись за работу.

Наступила предвечерняя пора. На зеленую волнующуюся ниву глядело бирюзовое небо. Нигде не было видно ни облачка. Воздух, казалось, застыл — не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.

— Ну и чертовская жара! Того и гляди задохнешься. За хороший прохладный ветер стоило бы отдать тысячу марчили! [10] Марчили — грузинская серебряная монета. — мечтал вслух младший брат, Малхаз.

— Действительно, сегодня душный день! — согласился Гиго.

— Да, дети мои, жара нынче страшная, — подтвердил старик. — Правда, для нас это мучительно, но зато для урожая бесценно. Даже господь бог бессилен угодить всем! Что приятно нам, то может повредить урожаю, а что полезно урожаю, неприятно нам.

— Эх! Ничего не поделаешь, — вырвалось у Гиго, — терпели раньше, потерпим и теперь. Иначе нечего будет жевать. Ну, братец! — крикнул он Малхазу и взмахнул мотыгой.

Малхаз последовал его примеру. Не отставал от молодых и старик. Вновь послышался мерный звон мотыг.

— Закончим как-нибудь эту полосу, сынки, а уж после отдохнем. Изводить себя тоже не годится, — сказал Тагуи.

— Жару-то я перетерплю, но сегодня мне что-то нездоровится: все тело ломит, словно меня поколотили, — пожаловался Гиго.

— Лежал, должно быть, неловко на твердых комьях, да так и уснул, — объяснил старик.

— Нет. Мне не по себе с утра, чувствую какую-то тяжесть во всем теле. Боюсь, опять начнет трепать лихорадка…

— Тише, тише! — прервал брата Малхаз. Он прекратил работу, оперся о мотыгу и стал прислушиваться.

— Что, сынок? — тревожно спросил старик.

— Слышу какие-то крики…