Вадим Хачиков - Дорогие гости Пятигорска. Пушкин, Лермонтов, Толстой

Посетителей на Кислых водах бывало, особенно в первые годы существования Кавказских курортов, меньше, чем на Горячих. Некоторых смущало отсутствие жилья и элементарных бытовых удобств, других пугала опасность нападения горцев – ведь граница с Кабардой проходила совсем рядом. Во всяком случае, в 1818 году, согласно «Ведомости посетителей Кислых Вод», за период самого активного перемещения с курорта на курорт – с 22 июля по 5 августа – сюда прибыло всего 8 человек (не считая прислуги). Не намного больше приезжих явно было и летом 1820 года. Скорее всего, сюда перебрались в основном те, кто окружал Пушкина и Раевских в предыдущие дни их пребывания на Водах.

Тут мы уже вступаем уже в область предположений, так же, как и при попытке утверждать, что времяпрепровождение и генерала, и поэта здесь было похоже на прежнее – беседы, карты, купание в Нарзане. И конечно, прогулки. Знаменитого кисловодского парка тогда еще не существовало – его стали создавать в 1823 году, но гулять по долине реки Ольховки, взбираясь на окрестные возвышенности, вполне могли, как члены генеральского семейства, так и Пушкин.

Наверняка, совершал он и верховые поездки. О пребывании Пушкина в Кисловодске существуют легенды, издавна бытовавшие среди городских обывателей. Некоторые дожили до наших дней и нередко повторяются современными краеведами. Одна из таких легенд утверждает, что как-то раз Пушкин вместе с Николаем Раевским уехали в длительную прогулку по окрестностям, никого не предупредив, и вернулись так поздно, что встревоженный генерал потребовал послать на их розыски казаков. Случай вполне вероятный. И вполне согласующийся с поведением «недоросля», который и в те, и в последующие времена не избегал рискованных ситуаций.

И, конечно же, многие часы, проведенные в этих романтических местах, были отданы поэзии. Творческий порыв, возникший на Железных Водах, нашел дальнейшее продолжение близ колодца «Богатырь-воды». Именно здесь, как известно, родился и оформился замысел поэмы «Кавказский пленник». Кисловодские легенды утверждают, что толчком к написанию поэмы послужила встреча поэта со старым солдатом, который рассказал о том, как попал в плен к горцам и бежал оттуда при содействии влюбленной в него черкешенки. Указывается даже конкретное место, где эта встреча произошла – духан некоего Наркизова, якобы располагавшийся на Казачьей горке. Встречу эту довольно живописно изобразил в своем романе «Железом и кровью» писатель конца XIX века Д. Мордовцев. Упоминается она неоднократно и современными любителями поговорить о пребывании Пушкина на Водах.

К их огорчению следует сказать, что вряд ли в ту начальную пору жизни курорта там мог существовать духан, предполагавший определенный уровень курортного сервиса, едва ли достигнутый к 1820 году. И уж, конечно, не мог располагаться этот духан на возвышенности, которая являлась стратегически важным пунктом в обороне поселения и служила местом размещения сторожевого поста. Разумеется, встреча могла произойти и в другом месте. Но, в отличие от краеведов, любящих поговорить о ней, серьезные исследователи творчества Пушкина, убеждены, что вряд ли такая встреча могла сыграть решающую роль в рождении замысла поэмы, поскольку «…многочисленные истории о заложниках и их освобождении были на Кавказе своего рода бродячим сюжетом». Подобных историй Пушкин мог наслушаться и на Горячих, и на Железных Водах, а беседа с солдатом у Нарзана, если и состоялась, то просто подтолкнула работу творческой мысли Александра Сергеевича или же дала ему какие-то конкретные детали.

Но, так или иначе, поэма была создана и стала первым, поистине драгоценным, даром Кавказа российской словесности. Она открыла собой целое направление, сделавшее предметом изображения взаимоотношения россиян с горцами. Произведения Лермонтова, Толстого, других, менее значительных русских писателей – все они имеют отправной точкой поэму Пушкина. Ее отголоски звучат даже в книгах на кавказскую тему, написанных в XXI столетии. Но и этим значение поэмы не ограничивается…

Вскоре после отъезда с Вод поэт передал свои «курортные впечатления» в стихотворении «А видел Азии бесплодные пределы. Позднее мысли и картины этого стихотворения переплавятся и отольются в чеканные строфы последней главы «Евгения Онегина»: