– Что же вы делаете-то, окаянные? Почто Бога не боитесь, кровь православную проливаете?
Путята вынес на руках дергающуюся молодую простоволосую женщины в порванной ночной рубахе и бросил ее на землю. Женщина закричала и позвала на помощь мужа, который выбежал на ее крик, но был сшиб ударом кулака одного из опричников. Никита Федорович подошел к нему и спросил:
– Говорить правду будешь или же на кол сразу?
Иван Семенович мутным взором осмотрелся по сторонам, его губы дрожали от страха. Мельком он взглянул туда, где лежала его жена, с которой Путята сорвал всю одежду и растрепал волосы.
– Гляди, князь, – воскликнул «медведь» и схватил женщину на лицо, – хороша баба, а? Дашь нам позабавиться с ней или же себе оставишь?
Раздался взрыв смеха. Иван Семенович со слезами на глазах схватил полу одежды князя и воскликнул:
– Проси, требуй, чего хочешь, все, что у меня есть, отдам! Только Прасковьюшку мою оставь при мне, прикажи не трогать ее!
Никита Федорович без сожаления смотрел на него, в голове у него зародился дьяволский план. Приказав купцу подняться, он взял его под локоть и проговорил:
– Видишь ли, Иван Семенович, сколько лет знаю тебя, думал раньше, что ты муж хороший, не тать какой-нибудь и не лиходей, а сегодня ночью молодцы мои вора поймали, который хотел у меня в амбаре поживиться, да только отрок тот малодушен оказался, на тебя указал после нескольких ударов. А я как услышал такое, дай, думаю, загляну в гости к тебе, чай, соседи, живем не по далеку.
Купец от этих слов вздрогнул, по спине пробежал холодок. Все, вроде предусмотрел он, и юнца ловкого нашел, а тот не справился с его приказом. И тут иная картина встала пред его мысленным взором: стоит он посреди своей горницы и глядит пристально в лицо Андрея, сын этого самого Никиты Федоровича, который слезно умолял его:
– Прошу тебя, Иван Семенович, сделай доброе дело, не ради себя ведь прошу же тебя. Слыхал ты, как отец мой одного дворянина у того дома зарубил, детей его сиротами оставил, все, что у них было, забрал себе, а как быть семье того погибшего? Вот и порешил я, что негоже оставлять вдов и сирот на произвол судьбы, надобно отнятое у них добро вернуть, чтобы детки малые не голодали. Бог простит тебе грехи, ежели поможешь мне.
– Почему тогда ты сам не вернешь им муку и зерно, а меня втягиваешь в это дело?
– Не могу я, сам ведаешь, что отец мой косо на меня посматривает, шагу ступить не дает. Ежели я сам решусь на подобное, то ни меня, ни вдову ту, ни детей не пощадят. Ты сам знаешь моего отца. Прошу только об одном, найти человека, который сможет ночью тайком пробраться в наш амбар и вытащить три мешка, посули ему хорошую оплату, только помоги.
– А коли поймают да дознаются, что мною послан, тогда что?
– В любом случае молчи. Руки будут ломать – молчи, железо прикладывать – молчи, пальцы отрезать – молчи. Своим признанием ты себя не спасешь, а только нас всех погубишь.
– Вона как! Я, значит, должен рисковать своей жизнью ради кого-то, а ты сухим из воды решил выйти. Нет, – купец протянул ему мешочек с деньгами и добавил, – нет, не буду помогать, не хочу погибать от рук убийц. Твой отец, вот и решай с ним вопросы сам, а меня оставь в покое.
Андрей опустил голову и направился к выходу, деньги свои так и не взял. Он уже готов был уйти, как Иван Семенович вдруг остановил его:
– Погодь, Андрей. Сколько детей осталось у того дворянина?
– Пятеро. Сейчас они голодают.
Эти слова возымели большую силу, нежели мешочек с деньгами. Купец какое-то время обдумывал что-то в голове, а потом махнул рукой:
– Ин ладно, так уж и быть, пособлю. Только вдругорядь на меня не расчитывай.
– Спасибо тебе, – только и нашел, что сказать Андрей и тяжелой поступью спустился по ступенькам во двор, по которому бегали, кудахча, курицы. Собака громко и злобно залаяла.
– Замолчь ты, окаянная! – вскрикнул на нее Иван Семенович, который вышел, дабы проводить тайного гостя до ворот.
С того дня прошла неделя. Думал ли купец, что попадет в руки Никиты Федоровича в ту же ночь, когда поручил Олеше обокрасть князя? Теперь вон и Прасковьюшку замучают, а самого его на дыбы. Эх, зря все таки согласился – и детям не помог, и себе жизнь укоротил.
– Так ты скажешь, почто тятя окаянного к моему дому направил или же, – он мотнул головой в сторону отчаянно визжавшей Прасковьи, на которую навалился всем телом Путята, остальные с хохотом и словами непотребными держали ее ноги, дабы она не брыкалась.
Читать дальше