Лейла Салем - Два брата - век опричнины

Юноша застонал от боли, ему показалось, что ему ломают сухожилия. «Медведь» навалился на него всем своим огромным телом и принялся выкручивать ему пальцы. Олеша закричал, его крик раздался по всему дома, оставшаяся в горнице на втором этаже Марфа Егоровна – Никиты Федоровича жена, прижала сжатые кулаки к губам и тихо прошептала: «Господи, спаси и помилуй». В комнату ее бесшумно вошел старший сын Андрей в ночной длинной рубахе. Юноша опустился подле матери, положил голову на ее колени и сказал только одно слово:

– Мама…

– Молись, сыночка мой. Молись, мой родимый, – сквозь слезы проговорила женщина, гладя шелковистые его волосы.

В горнице продолжался допрос. Никита Федорович наблюдал со стороны мытарства Олеши, время от времени почесывая широкую бороду. Будучи одним из опричников из личной охраны государя Ивана Грозного, многое на свете повидал он, много крови видел он, много смертей. Сам, бывало, иной раз прикладывал раскаленное железо к телу пойманного смутьяна, и рука его не дрогнула, когда он плоть разрезал ножом большим, что всякое время носил с собой.

«Медведь», не видя иного способа, как выпытать правды из вора, со всей своей медвежьей силой стукнул того по почкам. Олеша широко раскрыл глаза, изо рта у него вырвалось нечто наподобие хрипа, он даже не закричал. Медведь хотел стукнуть его во второй раз, но его остановила рука князя.

– Довольно, Путята, негоже бить мальца, а то так он и дух испустит, а мне надо его вживых оставить да разобраться во всем, – Никита Федорович подошел к Олеше, который смотрел на него снизу вверх мутным взором. Князь носком своего сапога приподнял его подбородок и наклонился так, дабы тот слышал слова, обращенные к нему. – Баяти (на старорус. говорить), что ведомо тебе, негоже пред князем запираться, а ежели правду не рекешь, так я тебя поставлю народу православному на посрамление и к вящшему страху.

Такие угрозы подействовали на юношу сильнее, нежели тысячи ударов. Уж если опричник задумал извести кого, так спуску не даст, а своего добьется. Но не ради себя решился Олеша на признание, а ради матери, которая дожидается его, сидя в их ветхом домишке. И лишь только из-за нее, родной, доброй, он исполнит приказ князя:

– Княже, дай испить водицы, мочи нет, – молодой человек приподнялся на локтях, и когда один из охраны поднес к его пересохшим губам кружку родниковой воды, он с жадностью испил ее до последней капли, затем вытер окровавленный нос рукавом и рек, – не по своему умыслу я решился на сие деяния, но приказал мне это сделать Кулаков Иван Семенович, чей дом находится по другую сторону улицы. Это он приказал мне взять у тебя из амбара мешки с зерном и мукой, а для чего они понадобились, того не доложил.

Никита Федорович переглянулся взглядом с Путятой, который в это время разминал огромные кисти рук, готовый удавить каждого лишь по мановению руки своего хозяина. Князь уселся на скамью, достал из за пазухи короткий кинжал из серебра и сказал:

– Так-так, значит, уже и купец позарился на мое добро. Ин ладно, соберу своих и поедим проведаемся к Ивану, заодно на женку его поглядим. Как тебе такое, Путята, а?

– Всегда готов, княже! Лишь прикажи.

– Вот приказ мой: собери человек шесть, более не надобно да по коням, ежели спрашивать будут, что да как, скажи, на охоту князь собирается, а далее язык за зубами держи.

– А с этим холопом что делать? – указал Путята в сторону Олеши.

– Проводи его до ворот, а там пусть убирается во свояси.

«Медведь» легко, словно пушинку, приподнял с пола юношу и выставил его из дома. Тот, дрожа всем телом, не веря, что остался жив, лишь мельком взглянул на Путята, тот грозно проговорил:

– Иди, пока шкуру с тебя не сняли! – и громко расхохотался, и от этого хохота Олеше стало не по себе.

Двое молодцев, что стояли возле ворот, схватили юношу за ворот рубахи и с силой бросили его на проезжую улицу, что вела мимо спящих домов. Потирая ушибленные локти, Олеша побрел к своему дому, прихрамывая на левую ногу. Что скажет матушка, увидев его в таком виде: избитого, в разорванной рубахе? Учинит ли ему новый допрос или же горько заплачет? И то, и другое было невыносимо для него.

Князь Никита Федорович в окружении личных людей, среди которых был и Путята, ехал к дому купца Ивана Семеновича, нахлестывая коня. На всадниках была одежда из грубого сукна, к седлу прикреплена собачья голова и метла – так одевались опричники, верные псы государева, которые вызывали страх у каждого, кто видел их. Никита Федорович первый подъехал к большому деревянному дому, окруженного со всех сторон деревьями. Он дал знак верному Путяте; тот довольно улыбнулся и одним ударом вышиб дверь. Где-то неподалеку залаяла собака, видно, держал ее купец для охраны. Один из людей князя метнул в нее топор, который раскрошил собаке череп. Из дома донеслись женский крик и возгласы мужчины: