Лейла Салем - Два брата - век опричнины

– Инь ладно! – ударил он по столу. – Раз сказал, то сделаю. Настька никакой силы не имеет, кто она вообще такая? Только не хочется мне встречаться с этим лиходеем Романом Филипповичем, этим молодым сластолюбцем, к которому каждую неделю в баню приводят новую приглянувшуюся ему девку из близлежащей деревни.

Зря волновался Алексей Елизарович, зря опасался гнева Никиты Федоровича, ибо тому стало недосуг думать о судьбе будущей невестки. Князь не очень-то жаловал выбор сына, но вслух ничего не сказал, а только на следующий же день после сватовства ускакал по делам своим, позабыв о предстоящей свадьбе. Лишь Марфа Егоровна выразила свое недовольство, оставшись наедине с Александром:

– Сын мой, послушай свою старую матушку: негоже жениться по первому порыву любви.

– Почему? – удивился тот.

– Видишь: то не любовь, но страсть к красоте девицы влечет тебя, но коль страсть быстротечна, то после свадьбы потеряешь ты интерес всякий к Анастасии своей, не люба она будет тебе. И возненавидишь ты ее, и ее, и свою жизнь погубишь. Да и красота девицы уж очень приметна: не для супружеской жизни она. В жены умный молодец выберет не глупую, но и не премудрую, не уродинку, но и не первую красавицу. Жена должна следовать на мужем и не в чем не превосходить его. Найди себе кого-нибудь попроще, не столь заметну красотою, а про любовь забудь: поживешь какое-то время в браке, привыкнешь к ней, а уж потом и полюбишь пуще прежней.

Александр при этих словах вскочил со стула, тот с грохотом упал на пол. Марфа Егоровна вздрогнула, но юноша повернулся к окну и раздраженным голосом ответил:

– Коль ты, матушка, вышла не по любви, а по тебованию родителей, то не стоит тебе рушить и мою жизнь. Запомни: никогда я не женюсь на нелюбимой. Слышишь: НИКОГДА! Не желаю полжизни положить лишь на то, чтобы постараться полюбить нежеланную мною.

– Но, Сашенька, в тебе говорит лишь молодость да горячая кровь. Остынь, у тебя есть время еще все обдумать. Не бросайся в омут с головой. Прошу тебя!

Александр резко обернулся: глаза налиты кровью, щеки пылают от гнева. Покачав головой, он проговорил:

– Оставь меня, старуха! Не лезь в мою жизнь.

Женщина медленно поднялась и опустила голову. Слова сына больно ранили ее сердце, от обиды на глазах выступили слезы. Правой рукой она смахнула катившуюся по щекам капли. Пройдя к двери, Марфа Егоровна потянула за ручку, но, подумав какое-то время, тихо промолвила:

– Я желаю тебе счастья, сын мой. Да будет так, как ты хочешь, – и больше не глядя на него, вышла из горницы, даже дверь за собой не прикрыла.

Александр стоял в нерешительности. Он осознал, какую обиду причинил той, что любила его больше жизни, той, которая когда-то носила его на руках, ночами не спала, сидя подле его колыбельки. Теперь, когда пришла пора ответить взаимностью, он горько обидел мать, не подумав о сказанных словах. Но бежать следом за ней, упасть в ноги, попросить прощение не решился, уж слишком был горд нравом.

На следующий день Александр не остался дома вместе с матерью и братом, а ускакал с отцом якобы на охоту, но куда на самом деле поехали они, того никто не знал. Никита Федорович, весь в черном, с прицепленной собачьей головой к седлу, гнал коня что есть мочи. За ним цепочкой мчались верные Путята, Петр, сын Александр и новый соратник Каллистрат – юноша с крутым нравом. Выехав к небольшому поселению, всадники натянули поводья. Князь поставил руку козырьком, прикрываясь от солнечных лучей, ища глазами что-то на дальнем пригорке. Наконец, он заметил крышу высокого дома, что стоял в стороне от остальных домишек поменьше. Мужчина гаркнул и сплюнул на землю, затем хлестнул коня и помчался дальше, оставляя за собой тучу пыли.

Вскоре они подъехали к тому самому дому, что виднелся на горизонте. Дом был окружен высоким забором, на котором выцвела и потрескалась от времени краска, двор порос травой и сорняком, а из окна доносились детские возгласы и крики. Никита Федорович по-молодецки соскочил с коня и потуже затянул кушак, поправив под ним булат в ножнах.

– Идемте, – махнул он рукой своим ступникам и первым прошел к дому, толкнув входную дверь ногой.

Первое время его глаза ничего не видели в полутемной комнате, привыкшие к яркому дневному свету. Наконец, князь заметил длинный стол, три скамьи и троих детей, что отнимали друг у друга игрушки. В углу сидела, склонившись над младенцем, худая женщина. Не сразу обратила она внимание на вошедших, не сразу расслышала посреди детского крика мужской голос. Первая подала голос девочка лет шести с беленькими косичками. Она вскочила и, подбежав к матери, воскликнула: