Лейла Салем - Два брата - век опричнины

Князь ответил не сразу, как бы сквозь пелену:

– Отстань, сын, худо мне сейчас. Дай подумать.

– Но… что делать мне?.. Что делать с этим дитем? Не оставлять же себе?

Никита Федорович заставил себя через силу подняться. Поглядев на сына снизу вверх, он глубоко вздохнул и ответил:

– Ненавистный мир! Нигде нет покоя, даже здесь, в ниши лесной. Тяжко мне, Саша, очень тяжко. Многое повидал я на своем веку, но такую смерть видел впервой. Не желаю далее оставаться здесь. Быстро по коням, скачем без остановок, пока не воротимся домой.

– Но а ребенок? – не унимался молодой человек.

– Отдашь его первому встречному и забудь о том. Устал я. А тут еще и ты…

По дороге домой они увидели толпу крестьянский мужиков, шедших с косами наперевес. Мужики при виде всадников с притороченными собачьими головами, отошли с дороги и склонили головы, боясь вглядеться в их лица.

– Здорове, мужи, – обратился к ним Александр, скакавший позади остальных.

– Здраве буде, сыне, – промолвили крестьяне, не поднимая глаз.

Молодой человек наклонился с седла к самому молодому из них и передал тому сверток со словами:

– Бери младенца и найди каку-нибудь бабу-кормилицу.

– Господи, – удивился крестьянин, с трепетом беря ребенка на руки, – да чей же он, сей отрок? – и слегка пригладил детские волосики.

– Уже не чей, – ответил Александр, – сиротка несчастный. Из всех родных один остался.

Остальные крестьяне сгрудились подле сотоварища и поочередно принялись успокаивать проснувшегося ребенка. Мужик прижал дитя к себе и ответил:

– Не беспокойся, княже, мы позаботимся о нем, не оставим одного пропадать. Найдем и кормилицу, и няньку, что присмотрит за ним. Вырастим богатыря на деревенском твороге. Сироток-то мы любим.

– Дай вам Бог в помощь, – сказал юноша и тронул коня, который копытами взметнул тучу пыли.

Крестьяне перекрестили его за спиной, один из них тихо прошептал:

– Здоровье тебе, сынок.

Устало слезив с коня, Никита Федорович прямиком направился к дому, где дал необходимые распоряжения сенным бабам, дабы те растопили баньку и наполнили чарки горячей водой. Долго мылся князь, сильно тер себя мочалкой из лыка, пока на пол не закапала вода, смешанная с грязью. Обтеревшись мягким полотенцем, он почувствовал себя намного лучше, чистое тело, чистая выглаженная одежда вселили в него бодрость, в душе зародилась некая теплота, некое отчуждение от всего мира. Ему было хорошо и легко. Мысли о содеянном как-то сами по собой расстворились в памяти, устыпив место лишь одному желанию: разделить вечернюю трапезу с семьей и лечь спать.

Юноша в длинной рубахе до колен с засученными по локоь рукавами неистово работал на кладбище, роя четыре могилы – одну побольше, три остальные поменьше. На вид юноше было лет восемнадцать-девятнадцать, не более. Его светло-каштановые волосы, обрамляющие смуглое лицо, переливались на солнце. По впалым щекам обильно текли слезы, оставляя за собой белые следы. На земле лежали завернутые в белые простыни тела, чьи лица были скрыты толстым полотнищем. Молодой человек не чувствовал ни жары, ни усталости – всего немного лет, а уже столько пришлось вынести. В начале весны на его отца обрушилась напала, приехали черные всадники на вороных конях, повязали несчастного и отправили в пыточную камеру, где он и скончался в страшных мучениях. Похоронили его, выдержали траурный период, поставили свечи за упокой. Потом постепенно горе стало притупляться, забываться. Еще нужно было малых детишек на ноги поставить, накормить-напоить. Оставшиеся золотые монеты берегли, особо не тратились, в закромах оставались мешки с зерном да мукой, тем и питались. У детей боярских в у пору больших земельных наделов не было да и холопов тоже, приходилось все самим в поте лица добывать. Вроде жизнь стала налаживаться. Но как говорится: беда не приходит одна. Поздно вечером прискакали люди от Никиты Федоровича, насильно забрали то, что было: мешки с зерном да маленький мешочек с золотом, даже серьги и кольца у матери сняли да себе в карманы положили. Несчастная вдова бранила супостатов что есть мочи, на детей ссылалась: как им бедным сироткам с голоду не умереть, а опричники глядели на нее и смеялись. Но даже это готова была простить женщина, только чтобы князь оставил ее семью в покое. Рано утром старший сын ее запряг единственную лошадь и поехал в столицу искать работу, дабы семью прокормить. Вдова благословила его на прощание и надела ему на шею нательный крестик, перекрестила сына и отпустила. Но не знала она тогда, что видится с ним последний раз, что встречает последнее утро в своей жизни. В обед снова приехал Никита Федорович да не один. Накричали на несчастную, что мол, жалобу на него пишет, а потом… Даже вспоминать не хочется. Воротился юноша из Москвы, а вместо дома груда пепла да истлевшие дрова. Ринулся он с криками о помощи, хорошо, крестьянские мужики работали не подалеку, услыхали его вопль и на помощь сбежались. Перерыли все, а под завалами четыре обугленных тела нашли. Молодой человек как увидел, что сталось с матерью да братом с сестрицами, так и чувств лишился. Забрали его мужики, водой родниковой окропили, дали прийти в себя. Юноша долго не мог осознать, что произошло, почему вдруг остался один: без дома, без семьи? Куда теперь ему одинокому податься? Кто его примет? Но эти вопросы не имели большого значения – он молодой, работу-то всегда найдет, а будут деньги, так и заново построиться можно. Но как оставить родных без погребения? Даже на гробы денег не было? Решил юноша сам похоронить мать, брата и сестер, сам завернул их останки в саван, сам могилы вырыл. Только боялся одного: кто прочитает над покойными молитву?