Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Вот и верно, доченька, — поддержала ее тетка Катерина, когда Луша сказала, что остается: — Без родимой мамоньки к дитю всякая беда липнет. Сказывается же: чем терять, так лучше не рожать. Было б у тебя два сидня, два лежня, два поползня — другой сказ. А то один-одинешенек... Ишь, расхворался, бедненький. Без детей, Лушенька, горе, а с ними вдвое. Детушек воспитать, милая, не курочек пересчитать. — Вздохнула и прибавила: — Да и не бабье дело по всяким сходкам мотаться. Бабья дорога известно — от печи до порога.

— Ты, маманя, лучше помолчи, — пристрожила ее Фрося. — По-старому рассуждаешь, мы теперя иначе живем. Нам виднее, как надо. Наша жизнь на ваше проживание не приходится. — Она обняла Лушу за плечи. — Оставайся, не езди от хворого. Давай Семена отрядим, ему все одно в город ехать, сеялку куплять. А может, мне с ним отправиться? Только я не все там пойму...

Лукерья кивнула:

— Езжай, Фросенька... С Семеном сходите, послухаете. После мне расскажете.

Утром к Лукерье приехали свекор Цырен и мужик из Красноярова, тамошний председатель ревкома Иван. Оба были возбужденные, разговорчивые. Коней распрягать не стали, заторопили Лукерью, которую встретили во дворе.

— Собирайся живехонько, — сказал Цырен, еще не заходя в избу. — По чашке чаю пить будем и поехали.

— Не могу я, отец... — Луша утерла глаза концом платка. — Егорушка расхворался. Не поеду я.

Старик заспешил в избу, склонился над Егоркой, который метался в люльке. Иван тоже вошел, стараясь не шуметь, не топать.

— Ну, паря, беда... — ни к кому не обращаясь, сказал Цырен. — Вовсе худо. Как сват говорил — все широким кверху пошло... Однако надо ламу звать.

Луша молчала. Старик посмотрел на нее чуть повеселевшими глазами, хитровато улыбнулся.

— Не хочешь ламу, Лушахон? Тогда сам лечить буду. Тащи сюда молоденькую барануху.

— Овцу? — удивилась Луша. — Живую?

— Давай барануху, не разговаривай. Первое бурятское лечение покажу, маленьким шибко помогает. Не бойся, худо не будет.

Луша не знала, как быть. Тетка Катерина накинула платок, позвала ее. Вдвоем притащили в избу испуганную овцу.

— Барануха пускай покуда в тепле посидит, — проговорил Цырен. Подошел к овце, которую держал Иван, пощупал шерсть. — Пущай обогреется, успокоится.

Луша с тревогой следила за свекром. Он вытащил из-за кушака нож, пощупал лезвие пальцем, подышал на блестящую сталь.

— Давай сюда одеяло, — приказал Цырен. — Подстилку согрей возле печки, Егорку в тепленькое завернуть...

— Отец... Никак в избе овцу резать станете?..

— А где же? Барануха и не заметит, как мы ее... В избе надо для такого дела.

Луша дрожащими руками расстелила на полу одеяло, расправила возле печного чела свежую Егоркину подстилку. Она не видела, как Цырен наклонился над овцой, ловко полоснул ее ножом вдоль брюха, засунул внутрь руку. Овца дернулась и затихла. Цырен вытащил на одеяло горячие овечьи кишки.

— Давай Егорку.

Луша побледнела, глядела на свекра круглыми, остановившимися глазами.

— Живо давай! — рассердился Цырен, сам взял внучонка из люльки, распеленал, бережно положил на одеяло, обернул живыми, вздрагивающими потрохами, укутал одеялом.

Он делал все так уверенно, что Луша стала безропотно подчиняться ему. Егорку в одеяле отнесли на кровать, он сразу притих, закрыл глаза.

— Теперь спать будет, — сказал Цырен. — Гляди, у тебя никак самовар скипел.

Луша усадила гостей чаевать.

— Отец... Долго его так держать?

— Пока баранухины кишки теплые. После в нагретую подстилку завернем, полушубком укроем. Верное бурятское лечение. — Он отхлебнул из стакана. — Тебе, Лушахон, ехать надо. Я с Егоркой останусь, он у меня шибко ладный станет. — Цырен засмеялся. — Теплое молоко пить будет...

— Он коровьего не пьет еще.

— Ничего, привыкнет. Ты поезжай, после мне все обскажешь, что в городе было. Или тебе дома оставаться, или мне — все равно, только одному ехать. Лучше ты поезжай.

— У нас так овец не колют... — невпопад проговорила Луша. — У нас по-другому.

— По-нашему лучше, — улыбнулся Цырен. — Рукой главную жилу оборвешь, которая от сердца, и все. Эта жила по-бурятски жизнь называется. Жизнь надо оборвать.

Иван поставил на стол свою кружку, перебил Цырена.

— Лукерья Егоровна... Сказывают на совещании партийный товарищ из Москвы будет. В Москве на съезде сам Владимир Ильич Ленин большую речь говорил, он его собственнолично слышал. И нам обо всем доложит, как Владимир Ильич высказывался.