Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Эх, как бы я Васина вздернул на осину, — свистящим шепотом сказал Лука. — Пущай бы ногами подрыгал, другим для испугу. И Лушку туда же, на один сук. Ты, Василий, как думаешь?

— Мое какое дело? Обегаю, где грех водится. И без того тошно...

— Святой человек...

— Ежели прикончить все большевистское племя, — повторил Нефед, — правильная жизня начнется.

— Сами что ли станете скакать по избам, стрелять красных? — Василий покачал головой. — У всех на виду?

— Пошто сами. Пущай казаки повеселятся.

— Как они пронюхают, который большевик, который нет? — спросил Василий. — Как проведают, кого надо в расход?

— Верно, паря...

— Ну и голова у тебя, Василий! — восхитился Лука. — Хозяйства не содержишь, за башку тебя почитаем, завсегда к делу наставишь. Точно, мужики: напишем, чтобы казаки не плутали, которого к стенке. Всех большевиков пораспишем, а сами вроде в сторонке... Без нас, мол, все сделалось. Спасибо, Василий, за науку...

— Не я, а господь тебя надоумил, — смиренно проговорил Василий.

Все сгрудились к свету, склонились над обрывками лохматой серой бумаги. Нефед мусолил огрызок карандаша. Список начали с председателя ревкома Егора Васина, потом пошел Калашников с двумя сыновьями-партизанами, следом оказался красный комиссар Петька Васин. Всего насобиралось одиннадцать человек. Список передали Луке. Дома Лука перекрестился на образа и вписал двенадцатого — свою дочку, пропащую девку Катьку.

Фрося бежала к Лукерье в расстегнутом полушубке, платок съехал с головы. «Скорей, скорей. Только бы дядя Егор был дома... Что же это такое? Петька, непутевый, беду брешет...»

По дороге налетела на Семку Калашникова, чуть не сбила с ног.

— Ты чего, Фроська, — засмеялся Семен. — Вроде дикошарая? С какой цепи сорвалась?

Фрося остановилась, не могла перевести дыхания. Вдруг ей вспомнилось: Петька сбрехал, будто Семен Калашников видел гибель Дамдина, мужа Лукерьи. «Враки, Петька смолол, пьяный он. Дима не погиб, — не хотела поверить Фрося. — Сейчас все узнаю».

— Сема, — стараясь успокоиться, заговорила она. — Ты вместе с Лушиным мужиком воевал? Ну, с Димкой, с бурятом...

— Вместе, а тебе что? — Семен нахмурился.

— Да ничего, так... Охота узнать, как он там. Луша вчерась письмо от него получила, пишет, вроде скоро домой.

Семен с недоверием посмотрел на Фросю.

— Не может от него письмо...

— Пошто не может?

— Не может, одним словом, и все. Отцепись, беги, куда надо, а то припозднишься.

— Сема, — горячо заговорила Фрося. — Обскажи все, я Лушина подруга... что с Димой, раненый он? Или... — девушка задохнулась. — Или убитый?

Семен не ответил, отвернулся.

— Значит, верно это, Семен? Сказывают, у тебя на руках преставился...

— Чего выпытываешь, — рассердился Семен, — когда сама все знаешь. Какой-то гад растрепал уже.

Фрося не смогла сдержаться, уткнулась в Семкино плечо, тихо заплакала.

— Верить не хотела, Сема... Думала, Петька спьяна болтает. Лукерья ничего не знает. Ведь ребеночек у нее, сирота... Как она теперь будет?

— Не могу, когда девки ревут, — сумрачно проговорил Семен. — Пойду я... Трепло твой Петька, пьяница. А ты молчи, слышь, Ефросинья, не скажи Лукерье, убьешь ее худой вестью. Пущай подольше не знает... После скажем, когда время пройдет. Над кем, скажем, беда не встряхивалась... Молчи, слышишь...

— Что ты, Сема... Ты сам не проговорись... Лукерья такого горя не стерпит, ума решится. Младенца ейного пожалей, не проболтайся.

— Ты чего причитаешь, Фроська? — рассердился Семен.

Они больше ничего не сказали друг другу, разошлись. Фрося уже не бежала к Лукерье, медленно передвигала непослушные, будто чугунные ноги, не замечала холодного ветра, который распахнул полушубок, напрочь сбил с головы платок, растрепал волосы.

Калитку ей отворила Луша, сразу приметила, что с Фросей что-то неладное.

Говорят, что горе застилает глаза. Так было и с Фросей: она скинула полушубок, села к столу, не могла собраться со словами, губы у нее тряслись, по щекам катились быстрые слезы.

Луша взяла из колыбельки сынка, склонилась над ним, а сама торопливо соображала, что такое могло случиться у Фроси, как ее выспросить, чтобы не сделать еще больней. «Неужто Петька обидел? — с тревогой подумала Луша. — Или что другое приспело неладное? Ну, ежели Петька, я ему покажу, до новых веников не забудет...»

— Тяти дома нету, — проговорила Луша, чтобы не молчать. — Дивно время ушел, и все нету... Не знаю где.

Фрося смотрела на Лушу скорбными глазами.