Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Антонида громко перебила Василия:

— Граждане! Кто хочет записать детей в школу, подходите ко мне. Занятия начнутся послезавтра.

Снова зашумели, задвигались — одни пробивались к выходу, другие лезли к столу, где Антонида записывала в школу.

Когда все ушли, осталась Антонида, Фрося принялась отодвигать столы.

— Ты чего это?

— Прибраться надо.

— Милая, — обняла ее Антонида. — Завтра сделаешь, поздно же. — Она была взволнована, раскраснелась, часто дышала.

Вышли на крыльцо, заперли школу на большой замок. Было тихо, светила ясная луна. Порошил мелкий, сухой снежок, ложился на крыши, ровненько покрывал землю.

Они постояли на высоком крыльце, облитом голубым лунным светом, помолчали. И разошлись, каждая в свою сторону.

Фрося долго не могла уснуть, в голове теплыми волнами ходили неясные, ласковые мысли о том, что скоро вернется Петя Васин... Какой он стал? Важный, поди... А был веселый, простой. Вместе бегали на озеро, сидели под черемухой, купались. Порадуется, что школу построили...

Рано утром, в мутных предрассветных сумерках, она отвела хозяйского сына в школу, заперла, и побежала доить коров.

Фрося торопилась закончить дойку. Когда вышла из сарая с ведрами, услышала какой-то шум, крики «пожар». Поставила ведра, выскочила на улицу и обмерла: горела школа. Пламя бушевало внутри, рвалось из окон, охватило дверь. По улице бежали с ведрами, с топорами мужики и бабы.

В дыму, в пламени метался сын Луки, его видели в окне.

— Парнишку спасите! — кричала Фрося. — Сгорит!

Привезли бочку с водой, длинными жердями выбили окна, пламя еще сильнее рванулось на улицу. Занялась крыша.

Антонида стояла близко к горящему зданию, ее обдавало жаром, она была как неживая, из широко раскрытых глаз лились слезы. Две женщины держали под руки Лукерью, у нее не было сил стоять...

Вдруг над деревней заметались тревожные звуки набата. Колокол захлебывался, срывался с голоса, надрывно стонал:

— Бум, бум, бум...

Василий, что было силы, дергал веревку, колокол скликал всех честных людей бороться с пожаром.

Школа горела, как сухой костер. Над ней висел густой, черный дым. Шатаясь, размахивая руками, у окна показался сын Луки в пылающей одежде. Расталкивая всех, к школе кинулась больная жена Луки. В глазах у нее застыл ужас. Ее схватили, но она вырвалась, закричала страшно, на все село.

— Сын!.. Сыночек!..

Люди не успели опомниться, как она бросилась в пламя. Тут с треском рухнула, охваченная огнем, крыша, в стороны полетели головни, взметнулся светлый столб пламени, золотые искры. Мужики сняли шапки, все перекрестились:

— Царство небесное... Мать же она... Сына спасала.

Над деревней бился тревожный призыв:

— Бум, бум, бум...

Он был уже бесполезен, школа сгорела. Набат бередил души, угнетал, словно давил к земле. Васин послал мальчишку:

— Скажи, пущай перестанет. Сил нету слушать.

Мальчишка убежал, а с колокольни долго еще неслось:

— Бум, бум, бум...

Будто кто-то каялся в тяжком грехе.

Лука пришел на пожарище, когда люди уже расходились.

На пожар прискакали буряты из улуса Ногон Майла, мужики из Красноярова — помочь, но застали лишь тлеющие головешки, белый летучий пепел. Школа сгорела.

Собрались в избе у Егора, расселись, где смогли. Цырен со своими примостился на полу у теплой печи. Молча курили едкий самосад, не знали, о чем говорить. Егор сидел в полушубке, лицо у него было черное. Встал, хватил шапкой об пол, крепко выругался.

— Такая беда, ошалеть впору. Сколько сил на школу положено, не сказать. И стар, и мал работали. Новую строить, никого калачом не заманишь, стягом не загонишь. Детишки опять неучами останутся.

К дощатому, некрашенному потолку поднимался густой табачный дым.

— Вчуже больно, — вздохнул мужик из Красноярова.

— Беда, паря.

Все понимали, что Егор прав, строить новую школу деревенские нипочем не согласятся.

— Напакостил недоумок, царство ему небесное.

— Школу жалко, а бабу Луки и того жальчее.

Лукерья притащила на стол самовар, стаканы, хлеб, на стеклянном блюдечке подала сахарин. И ушла за свою занавеску, легла на койку — у нее болело под сердцем, ломило ноги. В голове гудело, перед глазами метались искры, крутился черный чад. «Школа сгорела: подпалил сын Луки. Сам погиб... А и живой остался бы, что с него возьмешь, с недоумка. Жена Луки погибла в пламени. Нет виноватого». Вдруг Лукерью словно стукнуло в голову: «А может есть виноватый? Мы же не искали, не подумали даже». Она с трудом приподнялась в постели — есть в селе злодей, ворог новой жизни! Как сын Луки оказался в школе, утром, да еще под замком? Нарочно заперли там и спички дали.