Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Есть справедливая месть.

— Вот, видите... Упустили Коротких, и Антонида убежит. Чуть полегчает, она и в лес, к своему ненаглядному.

Максим Петрович сердито посмотрел на Машу.

— Знаешь, что... — голос у него переменился. — Я, видно, отвык в партизанах от учительства. Делай, как тебе говорят — иди к Антониде. Ясно?

Маша встала.

— Иди, Машенька, — улыбнулась Лукерья. — Скажи ей, что Коленьку я накормила.

Калашников и Воскобойников вернулись в село ночью, привезли Коротких — словили в тайге: сначала наткнулись на стреноженного коня, неподалеку настигли и хозяина. Обороняться Коротких не пытался, видно сильно перепугался, сразу повалился в ноги, заскулил, отдал обрез. После, правда, укусил Воскобойникову руку... Ехать верхом со связанными руками ему не поглянулось, нарочно сползал с седла, один раз даже упал. Когда поднимали, хватил Воскобойникова зубами. Пришлось скрутить ремнями и ноги, взвалить поперек седла. Так и привезли, втолкнули в баню, поставили охрану — комсомольцев с винтовками. Семен строго наказал:

— Жизней за эту шкуру отвечаете. Глаз не спущайте... Как рассветет, отвезем в город.

Ребята стали расспрашивать, за что схватили, он же тихий. Семен много объяснять не стал, сказал только, что Коротких ползучий гад, кровавая гидра контрреволюции.

Когда все активисты собрались в ревком, Поломошин поведал свои городские новости.

— Подъехал я к базару, вижу, идет мужик, чуб на глаза. «Да не может быть, думаю, не он... Видно обознался...» Потом гляжу — взаправду он. Здоровенный, рожа красная. Его в нашей сотне комендантом называли, Ванька Сверкун. Завсегда пленных водил на расстрел. Здесь, в Густых Соснах, ревкомовцев в сарае охранял, задавался, что всех пустит в расход. Ну, думаю, я тебя, гада, изловлю. А как схватить, у него сила точно у медведя. Одному не совладать... Вижу, неподалеку милицейский с наганом. Бежать к нему, да рассказывать — Сверкун дожидаться не станет. Дай, соображаю, я тебя так... Подошел незаметно, он табак стаканами покупал, да как звиздану по скуле. Он обернулся, зыркнул на меня и сразу признал. Голову в плечи — и в толпу, в гущу. Я кричу — держите его, белую сволочь... А все на меня навалились, руки назад заломили. Милицейский прибежал с дурным свистком. Я реву — Сверкуна хватайте, а все только хохочут: кого, мол, полагается, сгребли... В милиции до темна просидел, и покурить не дозволили. Только вечером настоящее дело вызналось, Иннокентий Иванович Честных, есть там такой начальник, все правильно рассудил. Тут оно и закрутилось... Обыскали все заезжие дворы, на дорогах караулы выставили — изловить, значит, Сверкуна.

— Изловили?

— На Селенге взяли. В лодочке. С дружком. Хотели до Нижней Березовки добраться, а там на поезд.

— Это он расстрелял наших? — с трудом выговорила Лукерья.

— Я-то думал — наверняка он, а вышло — не он... — Поломошин обеспокоенно поглядел на Лукерью. — И дружок его божится, что не Сверкун, при нем, при дружке, все сотворилось, он тоже из нашей сотни. Их в городе порознь допрашивали, одинаково показали. Не Сверкун расстрелял. В селе нашелся по доброй воле охотник. Всех сразу, из пулемета.

— Кто? — сурово спросил Семен.

— Василий Коротких, вот кто.

Лука напряженно следил за Нефедом, его тревожило, что лавочник не шумит насчет мельницы. Еще один тяжелый жернов давил сердце: в тот раз напрасно оставил Леонову задаток. «Честь, вишь, ему, мучному ворогу, оказал... А что ему честь? Ему не под святыми сидеть. Были б деньги, честь завсегда сыщется».

Луке надо было торопиться в Воскресенское, но оказалось, что туда уехал Нефед. Вернулся вечером, остановил коня у раскрытого окна Луки, крикнул, не слезая с телеги:

— Эй, сусед! Пшеницу в помол принимаешь?

Лука высунулся из окошка.

— Заезжай во двор, Нефедушка, сейчас ворота отворю. Чайку попьем.

— Не, паря, — Нефед расхохотался. — Тебе не до гостей. Ты сейчас как дурной в Воскресенское поскачешь.

Душа у Луки обмерла.

— Ты чего, Нефед? Пошто шутишь?

— Черт бы с тобой шутил. — Нефед наслаждался растерянностью Луки. — Пущай с тобой мельник Леонов шутит.

— Что стряслось, Нефедушка?

— Ты, поди, большой заклад отвалил под мельницу?

— Кинул маленько... — язык у Луки едва ворочался. — Какая беда приключилась?

— Леонов над тобой потешился. Рожу твою поганую на посмешище выставил. Глядите, мол, такой дурак, только уши пришить.

— Ты чего лаешься, Нефедушка? Скажи, какое горе надо мной?

— Спереди дурак, да и сзади так, вот и весь тебе сказ, — Нефед тронул коня. — Ну, я поехал.