Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Антонида склонилась над спящим сынишкой, прижалась к одеяльцу пылающей щекой. От сына кисленько пахло пеленками, детским теплом... «Не вынести мне, лучше уж...» Она обмерла, словно окаменела. «Нет, нет... У меня сын, Коленька. Я не смею ничего такого задумывать».

Проснулся Василий, спустил с кровати тощие ноги.

— Залеточка, — заговорил он, не замечая серого, неживого лица Антониды. — Вещее сновидение представилось. Болтают, что сон правду скажет, да не всякому, это понимать надо... Мои сны завсегда в руку. — Он натянул портки, застегнул пуговицы. — Вижу, значит, быдто с высокой горы мчит быстрая река. Камни в ней гремят, шум вокруг, такая сила в воде. А я, выходит, на бережку восседаю и во мне тоже великая сила: все смогу, чего возжелаю. Бог сподобил за праведные деяния. Гору запросто сдвину, один могу целое войско победить, или еще чего подобное. Вот и приходит ко мне суетная мыслишка: попытать свою силушку. А с правой стороны возле меня стоит незримый ангел и воркует голубиным голосом: «Давай, Васяга, сотвори чудо на радость христианам, на посрамление антихристам. Бог тебе поможет». Ладно, думаю, сотворю.

Василий поскреб под рубахой живот.

— Пошто, думаю я про себя, все на свете заведено не по одному моему скусу? Пошто, к примеру, солнце поднимается завсегда в одной стороне? Вот схочу, чтобы стало наоборот, так и будет: такая во мне сила и бог пособит... Но тут я маленько поостыл, вроде сообразил, что лишку перехватил, шибко широко размахнулся. Дай, думаю, вот что содею... Закатал выше колен портки, да и полез в реку. Вода холодная, быстрая. Я в нее один камешек положил, второй, третий... Рядышком, один к одному. Славно так получается. Потом сверху второй ряд, на него — еще один. Во сне работа быстро делается. Меня никакая сила не сронит, хлопочу со рвением. Вот и плотина через всю речку. Вода колотится о каменную стену, бьется, кипит, — но куда ей: сам Василий Коротких преграду учинил, сдавайся, река, поворачивай вспять! — Василий дробно рассмеялся, потер руки. — И сотворилось тут невиданное дело: покатила река в гору! Со свистом назад поперла! Аж камни со дна летят на берег! А возле меня, слышу, ангел сладостно так воркует: «Великая мощь в тебе сокрыта, Васяга. Избранник ты господень». Уверовал я, залеточка, в ангельское воркование: и верно, любую силу обороть могу.

Антонида подняла на Василия глаза. Он стоял босиком, тощий, заросший седеющей щетиной. В тусклых глазах было мертво. Он ухмылялся.

— Всю жизню могу повернуть, куда мне надобно. Такая во мне силища.

За окном вдруг зашумело, налетел шквальный ветер, захлопали непритворенные ставни. Окно распахнулось, лампа погасла. Антонида бросилась к сыну, укрыла его одеялом, едва справилась с оконными створками.

Ветер тут же утих, стало душно, тревожно, на улице и даже будто в избе пробежал слабый шелест и замолк. И сразу ослепительно сверкнула молния, за окном четко показались темные, неподвижные деревья, каждая веточка, каждый листочек.

Василий испуганно перекрестился: он боялся грозы.

Наверху, в черном звездном небе, что-то с противным треском раскололось, рассыпалось.

Антонида зажгла лампу. Василий боязливо переминался с ноги на ногу. Антонида поглядела на него и рассмеялась.

— Ты чего? — сердитым шепотом спросил Василий.

— А ничего, — ответила Антонида. — Гром не из тучи. Не понимаешь? Гром, говорю, не из тучи.

Она широко раскрыла окно.

Василий заколачивал досками церковные окна, не заметил, как подошел Нефед.

— Здорово, паря, — шумно поприветствовал его Нефед. — Божий храм соблюдаешь? Святое дело, господь зачтет.

Василий отложил молоток, настороженно поглядел на Нефеда.

— А у тебя, видать, радость — больно весел...

— Нету, паря, никакой радости, — со вздохом сознался Нефед. — Одни сумления... Какое тут веселье... Не знаешь ли, куда подался Лука? Мимо лавки на телеге проскочил, не остановился.

Василий что-то прикинул в уме, помедлил, проговорил с сочувствием:

— У всякого свое брюхо под рубахой. И Лука такой же... О тебе не помыслит, не жди.

— Верное слово. Чего ему до меня, — слезливо произнес Нефед. — Гад и есть. Не знаешь ли, куда он поехал?

Василий взял молоток, отвернулся, стал прилаживать доску. Нефед еще больше встревожился.

— Погоди, паря Василий... Положи молоток. У меня к тебе душевное прошение: скажи, коли знаешь, куда он поехал?

Василий сел на пенек, вытащил из кармана кисет, обрывок газеты, стал медленно свертывать самокрутку. Нефед от нетерпения перебирал ногами.