Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Где-то внутри у Антониды вновь противно заскребла кошка.

Покупателей у Нефеда не было.

— Здравствуй, Нефед, — Антонида облокотилась на прилавок. — Нам с мужем надо кое-какие покупки сделать. Для ребенка. У нас скоро ребенок будет, так вот, для нашего ребенка. На пеленки там, рубашечки... Кое-что приготовлено уже, но мы хотим, пусть все будет как следует. Это же у нас первый ребенок.

Нефед открыл рот, выпучил глаза.

— Каждому ребенку отец полагается, — наставительно произнес Василий. — Ну, Антонида, погляди, чего хотела купить.

— Смехота, — прыснул лавочник. — Не лезет в голову.

Антонида жалобно поглядела на Василия.

— Дети — божья благодать, — произнес Василий, поднимая к потолку глаза.

Когда Антонида и Василий вышли с покупками, Нефед замкнул лавку, заспешил к Луке.

Антонида надумала зайти к Лукерье, Василий отправился домой.

Луша встретила ее приветливо, усадила за стол.

— Пошто не заходишь, Антонидушка? Бок о бок живем, только в гости и бегать... Может, за отца своего на меня в обиде? Вишь, какое ужасное дело получилось, целый подвал вооружения. Твоей вины там нету... Ну, ладно об этом. Ты откуда, девонька, с узелочком?

— Да вот... — Антонида вдруг то ли заплакала, то ли засмеялась, спрятала раскрасневшееся лицо. — Да вот... — проговорила она сбивчиво. — От Нефеда, из лавочки... За покупками с мужем ходила. Вот — ребеночку на пеленки. С мужем ходила. Поздравь меня, дорогая...

Луша схватила Антониду за плечи, притянула к себе, попробовала закружить.

— Ой, не тронь! — судорожно хохотнула Антонида. — Нельзя мне. Я теперь важная, семейная женщина. Солидность нужна... Давай, будем по-бабьи чай пить из блюдечка, сахарком похрупывать.

— Я давеча видела, вроде дядя Василий к тебе на квартиру перебирался...

— На квартиру! — все также неестественно рассмеялась Антонида. — На квартиру — хозяином.

— Как это?

— А так: муж он мне, отец нашего ребеночка.

Луша оторопело глядела на Антониду.

— Ты будто не рада за меня, Лушенька?

— Тебе с ним жить, — собралась, наконец, с духом Луша. — Был бы тебе хорош. Я вышла за Диму, тоже кое-кто осуждал: как, мол, решилась за нерусского...

— Ну, — невесело улыбнулась Антонида, — мой-то русский. До того православный, не знаю, что и делать: хочет в церкви венчаться. Привезу, говорит, священника и повенчаемся. Лучше бы мне самой поехать с ним в церковь, но боюсь, в таком положении...

— Ты же в комсомол собиралась...

— Наше бабье дело подневольное, — махнула рукой Антонида. — Мужу надо угождать, не перечить.

Луша посмотрела на нее с удивлением.

— Совсем деревенская стала, да? — спросила Антонида. — Никакой учености не осталось. Даже говорю не так, как прежде, правда?

— Правда, — сухо согласилась Луша. — И думаешь теперь иначе. — Она взглянула Антониде в глаза. — И живешь не так как хотела.

Антонида встала.

— Я пойду...

— Что ж... Иди. До свиданья.

Фрося встретила на улице Петра Поломошина, они пошли рядом.

— Смотри, Фрося, день-то какой... Хорошо, правда? Пойдем на берег, посидим.

У Петра было какое-то особенное настроение, Фрося это сразу заметила.

Когда-то она ходила на берег с другим Петей... Фрося была девчонкой, он тоже подростком. Брали друг друга за руки, спускались по крутому берегу к самой воде, кидали в озеро плоские, теплые камешки, смеялись. Один раз он поцеловал ее. Давно это было, ушло навсегда, никогда не вернется. Даже в памяти стало теперь неясно, как далекий сон...

На берегу они сели на большой камень, молча смотрели на тихую, сверкающую гладь озера.

— Ты чего сегодня, не такой какой-то? — спросила Фрося.

— Как не такой? Обыкновенный...

— Будто знаешь что-то, и молчишь.

— Ничего я такого не знаю, — вздохнул Петр. — Просто, тоскливо. Живу у Семена, а кто я ему? Чужой... Надо свой дом заводить, обживаться по-настоящему. Хлеб посеял, конь у меня есть, коровы вот нету... А куда мне одному корова? Была бы жена, другое дело...

— Что ты сказал?

— Жены вот нету...

Фрося пугливо посмотрела на Петра: было непонятно, куда он клонит. Прежде не замечала, чтобы он на нее поглядывал. А тут такой разговор...

— Ну да, — продолжал Петр. — Я насовсем остался в Густых Соснах, значит, надо все устраивать. Вы, девки, лучше годитесь для одинокого проживания, а мужику трудно. Даже старому... Вон, дядька Василий не выдюжил, на какой обженился... Не сегодня, завтра отцом станет. А мне и подавно без жены сухота.

Фрося смутилась еще больше: да что он, в самом деле... Кто же так с девушкой... Парни и девки подолгу ходят вместе, и на гулянье вдвоем, и у отцовских ворот шепчутся, милуются, а такие разговоры уже после, их страшатся, не шутка ведь... А у них ничего не было, ни даже малого намека. И вдруг на тебе: «без жены сухота...» Стыд залил ей щеки.