Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

Ночью арестованный подписал протокол. Утром его увезли в город.

Буряты получили в Густых Соснах семенную пшеницу, уехали к себе — время терять нельзя, весенний день год кормит... С конями остался Чимит, бывший работник Бадмы. Через несколько дней приехал Цырен, свекор Лукерьи.

— Ну, паря, беда... — ворчал он, снимая меховой дыгыл. — Беда, паря...

— Что такое, отец?

— Богачам неймется, ламам неймется... Бадма опять в тюрьму угадал. Ширетуя Галсана или боги уберегли, или хитрость спасла, пока на воле бродит... А тоже пора в тюрьму: грехи за ним, как тени ходят...

Лукерья рассказала, что у них получилось с попом. Тоже худое готовилось, не иначе...

— Никто за кулаками не пойдет, — задумчиво проговорила Лукерья. — Мужики к большевикам жмутся.

Скоро легли спать. Ночью Лукерью, Фросю, Цырена поднял Воскобойников: у него во дворе кто-то только что зарезал улусную лошадь, на которой он днем пахал. Перелез, вражина, через высокий заплот и ножом перехватил коню горло. Воскобойников пришел вместе с Семеном.

— У тебя, паря, однако мой конь был, — вздохнул Цырен. — Серая кобылка, по-бурятски боро морин будет.

Лукерья оторопела.

— Как так? Кто убил?

— Не все, видно, у вас к большевикам жмутся, — усмехнулся Цырен.

— Ничего, — успокаивал его Воскобойников, хотя старик и не очень волновался. — Не горюй, бабай. Я тебе свою лошадь отдам, у меня конь хороший. — Он помолчал, сказал с глубокой обидой: — Каково, единственного коня отдавать, а? Не надо было лезть в это дело, за помощью. По-о-мощь... Теперя хоть с сумой по миру...

— Чего говоришь, паря... — вздохнул Цырен. — Кому-то помешала кобыла, кого-то сильно, видать, обидела...

Он набил табаком трубку, спросил Лукерью:

— Малец-то наш, Егорушка, спит, не ведает, какое угощение деду богатые поднесли... — И добавил: — Все к одной коновязи привязано... Ты, паря, Воскобойников, маленько погоди последнего коня отдавать. У меня в поле работы много, хорошо кушать надо, а то силы не будет. В улусе с едой беда плохо... Я колоть коня на мясо не стал бы, ваши кулаки позаботились, чтобы голодный не работал. Увезу мясо домой, кое-кого в улусе подкормлю... Мне твоего последнего коня, пожалуй, вовсе не надо, пускай твое сено жует, хвостом во дворе машет.

Лицо у Воскобойникова потеплело, он сказал дрогнувшим голосом:

— Сыскать бы того гада, который кобылу кончил...

— Пойдем-ка, паря, — сказал Цырен Воскобойникову, — освежуем коня, кишки выпустим, до утра оставлять нельзя, мясо худое станет. Пойдем и ты, Семен, втроем мы быстро управимся...

Фрося с сестренкой убежали за Фомой Семушкиным.

Мужики и в самом деле вернулись быстро. Цырен оставил в сенях кусок мяса, печенку. Мясо велел Лукерье сварить.

— А печенку сырую буду есть, от сырой печенки в человеке все здоровье, вся сила... Все к одной коновязи привязано, — повторил Цырен. — Летом на покос высокие ичиги надеваем, а то змея может укусить. После нога распухнет, помереть можно. Змея по-бурятски могой будет... Голыми руками не изловишь, палкой надо убить. Змея пестрая, в траве приметить трудно. Худого человека еще больше не угадаешь... Наши буряты говорят: змея пестра снаружи, человек внутри.

— Мы какое змеиное гнездо разворошили! — С радостью проговорил Семен. — Клубком вьются, гады. Ощерились, жало кажут, шипят. А нам хоть бы что.

— Нет, Семен, — встрепенулась Лукерья. — Не то говоришь... Нам не хоть бы что. Враги злобятся. Нельзя нам сидеть сложа руки.

— Когда утром на покос придешь, — будто сам с собой заговорил Цырен, — змеиный след видно на сырой траве. Змея хитрая, а след оставляет...

— Верно, Цырен-бабай, — горячо подхватила Фрося. — Должен быть вражий след... Надо собрать бедноту, всем селом станем имать паразитов.

— Как на волков облава! — вставил неразговорчивый Семушкин.

Ревкомовцы понимали, что борьба со старым не кончена, она стала труднее. В сражении знаешь врага, видишь, а тут он притаился, попробуй, разгадай его черные задумки... Он тебе улыбается, а за пазухой нож.

Обо всем договорились только к утру. Решили крепко, открыто поговорить с беднотой, снова вооружить сельский отряд самообороны.

— Вот, Фрося, где комсомольцы сгодятся, — сказала Лукерья. — Установи дежурства. Надо поглядывать за Лукой, за Нефедом...

— Хитрые, притаятся...

— А ты с ребятами незаметно. Вечера не холодные, пусть парни с девками будто гуляют по селу. С гармошкой, с песнями... И ночью пущай караулят, враги по ночам пакостят.

Светало. Лукерья вышла, открыла ставни. В избу несмело заглянуло солнышко — светлый, трепещущий лучик метнулся по стене, задрожал, спрыгнул на стол и вдруг веселыми, яркими искрами брызнул от начищенного медного самовара.