Георгий Демидов - За что?

В «Архипелаге» Вы пишете, как людей заживо замораживали зимой или скармливали комарам летом.

Маленькое дополнение: иногда доблестным чекистам хотелось развлечений, и они, в безграничной своей гуманности, давали наказуемым шанс на выживание, а именно: человека раздевали донага и ни к чему не привязывали, а просто садили верхом на бревно и руками сук прибивали к бревну мошонку гвоздями, а далее — хочешь замерзай, коли зима, или будь съеденным комарами, если лето. Ну а хочешь жить, вставай, рви тело свое и проваливай.

При этом заключались пари: кто сколько минут высидит, кто умрет сидя, кто пощады запросит и т. п. Пишу со слов своего покойного шефа и учителя, светлой памяти Дмитрия Павловича Щербова — З.К. Беломорстроя, умершего в 1981 г. в звании доктора хим. наук, заслуженного химика Каз<���ахской> ССР. Он мне доверял и многое рассказывал из того, что больше не говорил никому. Если Вы, Александр Исаевич, при переиздании «Архипелага» сочтете возможным дополнить свой труд этим небольшим фрагментом, то сделаете это в знак памяти моего учителя и его друзей по Беломорской каторге. <���…>

С искренним уважением Воинов Сергей Александрович.

<���…> Осенью 1930 года и в Елисаветграде начались аресты работников умственного труда разных специальностей. В середине октября дошла и до меня «очередь». <���…>

Прошел слух, что к нам в город из Одессы прибыла группа следователей для ведения заново допросов. Пошли разговоры и о том, что «одесситы» на допросах применяют пытки <���…>.

Не избежал такой пытки и я. Однако, просидевши несколько часов и категорически отказавшись писать поклеп на себя и на других, меня на некоторое время оставили в покое. Надо полагать, таких выносливых было много, поэтому стали применять значительно более жесткую пытку — «статуя». Эта пытка оказалась настолько мучительной и невыносимой, что кое-кто из подследственных покончили самоубийством, а несколько человек сошло с ума.

Я лично выстоял 20 суток и, как заявил «одессит», побил рекорд по стоянию в Елисаветграде, с чем меня и «поздравил». Он сказал, что меня отправят в одиночку, где я затем проспал трое суток.

Только какими-то процедурами врачу удалось вернуть меня к жизни из «мертвого сна». Этот эпизод оставил след на всю мою долгую жизнь (спазмы различных внутренних органов). <���…>

Началось с того, что меня привезли на допрос. Следователь «одессит» встретил меня «радушно», поздоровался, пожал руку и предложил сесть. После этого стал мне говорить, что мы сейчас находимся на «гребне революции» и должны быть особенно бдительными. После такого вступления, но уже другим тоном приказал писать о том, что мне известно об «организации», в которой я якобы состою. Я ответил, что впервые слышу <���о ней>.

В ответ на мой отказ он предупредил, что я буду стоять до тех пор, пока не заставят написать все, что от меня требуют.

<���…> Сначала я стоял в ботинках и калошах, а когда стали отекать ступни, мне разрешили снять ботинки и я стоял в носках и на калошах. Потом пришлось совсем разуться и стоять босиком. К утру ноги так отекли, что в калошах не сгибались. В туалет ходил, цепляясь за стены, на прямых ногах. Унитаз был весь забрызган кровью (которой некоторые мочились). Создавалось впечатление, что здесь расстреливали.

Кормили три раза в день: утром стакан чаю и 100 граммов хлеба, в обед тарелка жидкого супа и 100 граммов хлеба, вечером опять стакан чаю и 100 граммов хлеба. Все это подавал дежурный милиционер.

<���…> Однажды он <���следователь> принес стопку дел, положив на стол, распорядился, чтобы я сел и писал. Этим я не воспользовался, так как заподозрил подвох <���…>.

Немного погодя он опять зашел, увидел меня стоящим, а не сидящим за столом, схватил дела, вроде случайно им забытые, и поспешно ушел.

В следующий раз «одессит» пришел ко мне в комнату со своим начальником, и они оба стали «сожалеть», что из-за отказа писать я гибну (у меня уже образовались отеки кистей рук, лица — еще немного, и водянка дойдет до сердца, я помру, и мои детки останутся сиротами). Я сказал: сознают ли они, что творят? Ведь это же садизм.

Последовал сильный удар, и я упал без сознания; придя в себя, почувствовал, как меня держат под руки и обливают холодной водой.

После этого меня опять заставили стоять. Был и такой случай. Пришел «одессит» <���…> и спросил, люблю ли я свежую жареную рыбу с гарниром? Я ответил, что сейчас съел бы не только рыбу, но и жареную крысу. «Одессит» распорядился <���…>, и аромат разлился по всей комнате. Я хотел сесть и есть, но «одессит» предупредил, что сначала я должен начать писать «показания» и только после этого позволит мне приступить к еде.