Сергей Курфюрстов - Дом Кошкина. Маша Бланк

Ненавижу август! Противная, прилипающая к вискам и дурманящая до головокружения сто раз несносная жара! Сейчас бы спуститься с Замковой горы вниз, прямо к Каменке, забраться на выложенные поперек узенькой речушки валуны, пробежать по ним до середины и оттуда плюхнуться бомбой прямо в холодную воду. Черт с ними, с пиявками. Всю кровь все равно не выпьют.

Но сначала горчичники отнести надо. Для Генки. Умудрился же простудиться в такую жару! На ходу нащупывая за пазухой пачку горчичников, я свернул в переулок и вдруг очутился посреди огромной что-то вполголоса обсуждающей толпы, почему-то довольно тепло одетых людей с чемоданами в руках. Толпа доходила до конца бывшего Милицейского переулка, названного так из-за находившегося там до войны отдела милиции, в здании которого теперь заседали полицаи. Табличку с названием переулка убрали сразу, а новую так и не поставили. Наверное, немцы еще название не придумали. Хотя, что тут думать? Был Милицейский переулок, а раз теперь там полицаи – значит, будет Полицайский, – усмехнулся я, довольный собственной догадкой.

– Здравствуй, Волынчук!

– Здравствуйте, Борис Аронович!

Наш учитель математики. Ты посмотри! В новом костюме! Я его в таком новехоньком костюме ни разу не видел. А вот и его жена рядом. Новое платье, огромные красные бусы, видные за километр. Даже волосы на бигуди наверняка прямо утром и накрутила. Вырядились как на концерт, ей Богу!

Может, действительно, музыкальное мероприятие намечается? Баян в чехле стоит на тротуаре. А вот еще один. Мальчик, лет семи, стоит в сторонке, прижимая к груди футляр со скрипкой, будто это его самая большая ценность и взрослые наконец-то доверили ему ее охранять. Он стоит, не двигаясь и абсолютно не реагируя на свою младшую сестру, лет трех, которая отчаянно пытается что-то достать из кармана его коротких штанишек. Она пыхтит, сопит и капризничает, левой рукой пытаясь вытолкать это «что-то» из кармана, а правой хоть как-то зацепиться за него. Для этого ей приходится подниматься все время на цыпочки, что еще больше ее раздражает, и я уже отчетливо слышу сквозь низкий и глухой рокот переговаривающейся толпы ее настойчивое хныканье:

– Ябака, дай ябака!

Мимо меня, поддерживая под руки пожилую женщину, прошли двое невероятно похожих друг на друга молодых парней.

– Не волнуйтесь, мама. Нас же не в Сибирь отправляют. Мы с Яшей, как только прибудем на место, сразу же Вам напишем. Почта, говорят, уже очень хорошо работает. У немцев с этим большой порядок. Они даже новые почтовые марки выпустили, и Яша их немедленно купил.

Спохватившись, женщина резко остановилась и, посмотрев на второго сына, вскрикнула:

– Ой, Яша, а марки? Марки ты не забыл?

Он нежно погладил мать по руке и, успокаивая, ответил:

– Нет, мама, конечно не забыл. И марки и конверты и чернила и запасные перья и, конечно же, бумагу – все взял, ничего не забыл!

Они продолжили свой путь, и какое-то время я еще слышал ее жалующийся голос:

– И все-таки это несправедливо. Ну и что из того, что я русская, а мой муж еврей. Я же мать! Пусть русская – но мать! Почему мне не разрешают поехать вместе с моими сыновьями? Был бы жив ваш отец, он бы добился, чтоб нас отправили вместе…

Ага! Значит, все эти люди куда-то едут! И ясно, что не в Сибирь. Но куда? Я знаю, конечно, что от любопытства кошки дохнут. Но я же не из-за любопытства! Я из-за любознательности! Да и заболевшему Генке будет что рассказать.

Помогая себе локтями, я протолкнулся к полицейскому участку. На улице возле входа стояли два стола с печатными машинками, за которыми сидели двое, по всей видимости, писарей. К каждому столу была прикреплена деревянная табличка. На одной из них черной краской было написано «Раб», а на другой, шрифтом поменьше «Служ. Ижд». Один из полицаев с важным видом мерил шагами расстояние между столами и кричал в рупор:

– Повторяю. К столам подходим с паспортами. У кого в графе «социальное происхождение» значится «рабочий» подходит на регистрацию к столу с табличкой «Раб». Служащие и иждивенцы ко второму столу.

– Папа, нам к первому столу.

Голос, знакомый голос. Я обернулся и, конечно же! Это она! Маша Бланк. Самая красивая девочка в нашем классе! Нет, ну что я говорю? Во всей школе! А может, даже во всех школах вместе взятых! Ее лоб и нос составляли почти сплошную линию, делая ее похожей на древнегреческих богинь с картинок из учебника по истории. А расчесанные на пробор волнистые русые волосы, собранные сзади в свернутую в клубок косу, как это обычно делают уже взрослые женщины, и всегда спокойный, скульптурно замерший взгляд, еще больше закрепляли это сходство. И еще у нее был талант, которым не мог похвастаться никто. Даже из мальчишек. Она могла языком достать до кончика носа! Шевелить ушами и громко свистеть каждый дурак может научиться, а языком коснуться собственного носа? Нет, для этого определенно нужен талант! На вопрос как она это делает, Маша «якобы скромно» отвечала, – «Я думаю, этому уменью способствует мой классический греческий профиль. Папа говорит, как у Персефоны». Не знаю, кто такая Персефона, но Маша наверняка красивее.