Роман Булгар: Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы

Увлекшийся чтением, Улугбек неуклюже двинул рукавом, зацепил на столике. Оно с грохотом упало на пол, зазвенев, покатилось по полу.

Суюм очнулась от дум, глянула на детей, склонившихся над ученым трактатом, в написание которого и она вложила часть своей души.

А как же иначе, если она сама принимала самое непосредственное участие в устройстве их государства. Если даже не больше того, когда ее брат для сохранения единства державы кинул на заклание, выдав без ее согласия замуж за Махмед-бека, владетельного князя земли Сувар, ярого противника эмира, после чего злейшие враги примирились или, по крайней мере, делали вид, что отныне они живут в мире…

Айша, сидевшая рядом со своим названным братом, не удержалась, прыснула в кулачок, острым локотком ткнула мальчишку в бок, чем привела его в еще большое смущение.

Улугбек густо покраснел, кинул исподлобья взгляд на эмира, но, не заметив на его спокойно-умиротворенном лице ни капельки и ни тени какого-либо осуждения или проявленного недовольства, успокоился, сжал пальцы в кулак и из-за спины показал его своей названной сестре.

За всей этой веселой и забавной суетой, устроенной Айшой и сыном Ахмеда-бека и Насимы, очень внимательно наблюдала та, для кого дороже этих детей на свете никого не существовало. Вдоволь на них обоих налюбовавшись, Суюм снова прикрыла глаза и вызвала перед собой картины давно ушедшего времени…

Вдоль берега желто-серой реки, устало прихрамывая, тяжело опираясь на деревянный посох, брел одинокий путник.

По его унылой походке, по всему его внешнему виду читалось, что он сильно устал. Устал от бессмысленных странствований по свету.

Устал он жутко и порой до самого полного омерзения и от самой бессмысленности всей его жизни. Почти пусто было в его котомке, совсем пусто было у него на душе.

Еще накануне он сгрыз последний сухарь. Ставший уже привычным, извечный спутник, голод, подступал, скребясь в слипшемся желудке, но он привычно не обращал на него внимания.

Впереди показалась темная посреди окружающей ее желтой степи гора, и он шел к ней, наверняка зная, что найдет там жилища с людьми.

А там, где люди, там еда и кров над головой. На день, на два-три по вековым законам степного гостеприимства, а потом снова в путь.

Может, ему повезет, и он найдет себе временное пристанище хотя бы до начала следующей весны. Переживет в относительном тепле зиму, суровое дыхание которой еще только-только становится слышно в потянувшихся с полночи заунывных ветрах.

Не успеешь оглянуться, как они, окрепнув, принесут с собой белые хлопья колючего, больно кусающегося снега…

Кинув задумчивый взгляд на реку, странник захотел освежиться перед тем, как отвернет от ее вод. Долго-долго плескался он, находя себе успокоение, тщательно выстирал свою одежду.

Не дожидаясь, пока окончательно не просохнет она под палящим солнцем, полусырую накинул ее на себя.

На невысоком, издалека и вовсе неприметном холме неподвижно застыли два всадника. Напряженно всматривались в расстилающееся внизу бескрайнее море пустынной степи с выцветшей, жухлой травой.

Мохнатые лошадки щипали сухие стебли, недовольные их вкусом встряхивали головами, потом привычно продолжали щипать, наверное, понимая, что лучшего корма в эту пору им уже не найти…

Заметив приближающегося к ним вдоль берега реки путника, воины выждали, дали страннику подойти ближе и только тогда пустили своих верных коней вскачь. Огласили до того молчаливую степь громкими гортанными криками, заранее предупреждая о своем приближении, давая, видно, забредшему в их края незнакомцу столь необходимое время, для того чтобы он насквозь пропитался страхом.

Ловко брошенный умелой рукой аркан с широкой петлей затянулся не на шее хромого, а на его груди, захватив в свои режущие объятия руки чуть пониже плеч. Натягивая волосяную веревку, нукер дернул ее на себя, и путник, не удержавшись на ногах, упал лицом в землю, вдоволь наглотался открытым ртом измельченной пыли, несколько шагов прокатился на брюхе. Вскоре натяжение аркана ослабло, но он так и остался лежать неподвижно, выжидая и не спеша подниматься.

– Кто ты? – лошадиные копыта, нависая над ним, ступили в опасной близости от его лица.

– Я одинокий куст, – не поднимая головы, глухо забормотал калека, – перекати-поле, гонимый своей несчастной судьбой…

Вовсе непривычные к столь витиеватому стилю разговора, степняки недоуменно переглянулись.