Фаина Гримберг - Гром победы

Анна Иоанновна покачала большой головой.

— Это он Лизетку окоротить хотел, я-то знаю. И на что мне Курляндия, никогда не любила я Курляндии. А тебе-то неужли хотелось видеть меня за Морицом Саксонским? — Она спрашивала всерьёз, без тени шутливости.

— Будем ждать, — ответил он.

— Нет уж, ты отвечай: хотелось бы тебе?

— Нет, я и подумать об этом не мог без чувства отчаяния. — Он также говорил не шутя...

Депутаты — генерал Леонтьев, князь Михайло Голицын, князь Василий Лукич Долгоруков, и охрана с ними — услышали за собою крик и топот. Их звали, призывали остановиться.

Отступать было нельзя и некуда. Ему надобно было остановить их. Как угодно, однако остановить. Зачем, зачем она не успела придумать, как же именно. И теперь он должен был полагаться лишь на то, что любовь сильная изострит его нехитрый разум.

Они остановились, он подскакал, крича первое, что пришло в голову:

— Приказано воротиться! Приказано воротиться!

Самое для него сейчас важное было то, что они остановились! Посыпались вопросы: кто приказал? когда? кто послал? где бумага с приказом?.. При этом последнем вопросе он сунул руку за пазуху. Пальцы почувствовали, как бьётся сердце. Никаких других приказов, кроме этого, сердечного, при нём не обреталось.

— Приказа нет! Потерян дорогою! — Он выкрикнул это, как положено было выкрикивать ответ на вопросы старшего... Голос осип на ветру...

Долгоруков послал коня чуть вперёд. Шубин, напротив, осадил своего назад. Кони переступали копытами, постукивали.

— А ведом же мне этот молодец! — сказал будто с удовольствием Василий Лукич. — Это ведь Алёшка Шубин, сердечный друг Елизавет Петровны!..

Громко это было сказано. Охрана, не дожидаясь приказа, начала окружать Шубина и его спутников. Шубин погнал коня. Двое рванулись за ним. И вскоре они были уже и довольно далеко...

— В погоню? — Леонтьев оборотился к Василию Лукичу.

— Оставим это дело, — решил тот. — У нас своё — спешить в митавский замок!

Сначала Шубин обрадовался, поняв, что не будет за ним погони. Но тотчас понял, что радоваться-то нечему. Надолго задержать депутатов ему не удалось. Вон они где! А что же теперь станется с ним? А если всё же этой задержки окажется довольно? Да нет, напрасные, пустые утешения... Возвращаться назад он не рисковал. Назад, к ней? Как трусу? Чтобы она прятала, укрывала? Нет, он не трус! Но тогда как же? Куда? Наперекор всему — в Митаву?

Один из его спутников посоветовал нерешительно: переждать в Ревеле, в тамошнем гарнизоне. Они-то, его спутники, были у него в подчинении, он приказал им ехать, и они не имели права ослушаться. Что-то вроде чувства вины перед ними смутно метнулось в его душе.

Поворотили на Ревель.

Андрей Иванович переговорил с кем следовало... Салтыков, Лопухин, граф Апраксин, князь Черкасский; Стрешневы, конечно, родня Марфы Ивановны... Он поцеловал Марфе Ивановне руку, что являлось у него знаком особливой признательности. И, поцеловав ей руку, он попросил, чтобы она оставила его одного. Она посмотрела на него, хотела было сказать, что она никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет его, но подумала, что все эти торжественные любовные заверения — оно лишнее. И потому она лишь быстро потянулась к нему, быстро ткнулась губами в висок его и вышла из кабинета...

Она была права. Он знал, что она-то его не покинет никогда. И потому он сейчас не о ней думал. Он думал о том, не совершает ли он очередную ошибку. О, разумеется, он имел много удач! Иные неприхотливые людишки даже могут подумать, будто Андрей Иванович Остерман — очень удачливый человек! Но он-то, разве он будет обманывать самого себя? На каждую удачу приходится по меньшей мере две, да, пожалуй, две, если ещё не три, ошибки! И что такое удача? Разве удача не может в итоге оказаться тоже ошибкой?

Верный путь он выбрал сейчас? И снова, и снова перебирает в памяти пресловутые эти «пункты» и «кондиции»: императрица правит государством по соглашению с Верховным советом; императрица не имеет права без согласования с Верховным советом вести войны и заключать мирные договоры, назначать на высшие государственные должности, распоряжаться казною и конфисковать имущество; содержание двора императорского ограничивается известной суммой; учреждается Сенат, а также собрания — дворянское и купеческое...

Возможно, уже сейчас герцогиня Курляндская подписывает. Qua — императрица!.. А если всё так и оставить? Подписала и подписала — топором не вырубишь! Но против «верховников» уже составилась партия... И странно: почему он чувствует что-то подозрительное во всех этих правильных словах? Они преждевременны? Ничем не обеспечены, не гарантированы? Ну да, ну так... Мертворождённые, неживые... Ничего не будет, кроме обычной смуты и грызни... Так пусть хоть поменьше смуты и грызни... Ведь он для того... чтобы поменьше... А всё болит голова... Страшно болит!.. И память подсовывает идиллическую картинку, как он учит девочку делам правления и основам дипломатии... Как хорошо было! Как могло быть хорошо!.. Не судьба!..