Фаина Гримберг - Гром победы

— Ты бы, Марфинька, собрала своих. Давно не говорили по-семейному, попросту.

— Отдохни, Андрей Иванович, отдохни, милый! — сказала Марфа Ивановна ласково и немного возбуждённо. И велела заложить карету, чтобы всех приглашаемых пригласить самолично.

И Андрей Иванович, укладываясь в спальне под стёганое хорошее одеяло и чувствуя, что он и вправду устал, тихонько думал о том, что Марфа Ивановна, конечно, лучшая в мире жена, но у неё один недостаток: она не только всё понимает с полуслова, она ещё и вид оказывает, что да, да, да, всё, всё поняла...

«Ох, Марфа Ивановна, Марфа Ивановна! Ведь я же сказал: собраться попросту, по-семейному. А ты кинулась, будто важное государственное дело исполнять. И ведь права! Дело именно важное и государственное. Но зачем, чтобы все и сразу это видели, зачем?..»

Он вздремнул немного. Затем проснулся и лежал с закрытыми глазами.

Сейчас депутаты, избранные Верховным советом, везут в Митаву, в курляндскую резиденцию Анны Иоанновны акт избрания её на всероссийский престол, и все эти ограничительные пункты везут. Ну, она, конечно, всё подпишет. И что с того? Сама подписала, сама и... Но не забегает ли он вперёд? И самое важное — не совершает ли он сейчас очередную ошибку? Жизнь его складывалась неплохо, даже и хорошо, но он всё равно полагал, что совершил немало ошибок и что всё могло пойти ещё лучше, чем шло и чем до сих пор идёт. А впрочем, что такое жизнь человеческая? Одна большая-большая ошибка...

Андрей Иванович, не раскрывая глаз, поворотился с удовольствием на бок, отвлёкся от философии и самокритики и невольно начал вспоминать...

Вспоминался огромный деревянный дом царицы Прасковьи Фёдоровны, вдовы царя Ивана Алексеевича, смирного русобородого мужичка, который сам отказался являться на всевозможные государственные мероприятия вместе с братом Петром.

— Да зачем оно? — говаривал смирно. — Разве я решаю что? Пусть уж Пётр один...

И было непонятно, почему он отступается; что это: смирение паче гордости или просто смирение? Но никто особо над этим и не размышлял, не до того было. А он и умер неприметно, оставив вдову и троих маленьких дочерей.

Говорили, он здоровьем был слаб. Но старший брат Андрея Ивановича, Иоганн-Дитрих Остерман, видывал Ивана Алексеевича.

— Он был очень болен? — однажды спросил молодой Хайнрих.

И начал получать кое-какие уроки дипломатии.

— Когда? — ответил вопросом брат. — Когда был очень болен? Перед смертью? О да!

И тогда Хайнрих понял, что здоровье Ивана Алексеевича было «не перед смертью» самым обычным, заурядным человеческим здоровьем. Но уже не стал задавать лишних вопросов...

И вот сейчас думал:

«А странно! Отчего никто не полагает, что Иван Алексеевич умер не своей смертью? Да, да, он нисколько не мешал брату, не вмешивался в дела правления. Но... Его слабое здоровье не помешало ему зачать трёх здоровенных девчонок... И если бы далее последовал сын...»

Но нет, заподозрить великого Петра было невозможно. Это был не такой человек. И, кажется, сегодня в России не имело особого значения — сын или дочь... Но почему, почему все так умирают — маленький сын великого государя, и внук, и внучка, и Анна Петровна, старшая дочь... Ах, Анна, Анна!.. Умирают и тем самым производят беспорядок и заставляют Андрея Ивановича тратить силы ума...

Но вот огромный деревянный дом вдовствующей Прасковьи Фёдоровны. Кажется Хайнриху таким большим, но внутри поделён, будто нарочно, на бесчисленные клетушки с низкими потолками и узкими оконцами, душные такие клетушки. Но Хайнрих ещё этого не знает. Брат его старший, Дитрих, представляет его царице-вдове. Хайнрих ещё совсем не говорит по-русски, а Дитрих говорит очень плохо, коверкая слова и странно выговаривая звуки чужого языка...

До того Андрей Иванович видал русских женщин только на базаре. И это не были царицы. А эта, некрасивая, толстая, в длинном платье, похожем на рубаху, царица. И лицо у неё, будто белой штукатуркой покрыто с наведёнными розовыми кругами. Это белила и румяна. А глазки маленькие-маленькие, как у змеи гадюки. С большим трудом удаётся Прасковье Фёдоровне понять, что учитель её дочерей представляет ей своего меньшого брата, который не учитель и которого зовут Хайнрих-Иоганн. И вдруг царица обращает маленькие глазки на Хайнриха и произносит:

— Андрей Иванович, стало быть...

И Дитрих обращает на Хайнриха недоумённый взгляд. Потому что его, Дитриха, царица не пыталась перекрестить в кого-то иного...