Фаина Гримберг - Гром победы

— Она! Смотрите! — беззвучным этим голосом говорила леди Рондо. — Я представлю Вас...

Он оглянулся. Она? Где же? Её не было. Но прямо на него — плывущая, ускользающая улыбка — смотрел молодой человек с лицом изумительной белизны... Голландское жабо, пудреный парик, отвороты малинового кафтана расшиты узором виноградных листьев... Ноги... Ни у кого, пожалуй, здесь нет столь изумительной, совершенной формы ног... Чёрт! Ведь это женщина!..

— Она смотрит на Вас... в мужском костюме... Идёмте... Ваше высочество! Я желала бы представить Вам нашего нового друга, маркиза де Шетарди!..

Его поклон — самый версальский в мире... Её ускользающая улыбка... И её французская фраза в ответ на его комплимент... О, такая фраза, полная такого тонкого остроумия, семь герцогинь в королевской гостиной откусили бы себе языки от зависти, услышав эту фразу!..

Сначала, как и положено, разговор представлял собой одни лишь общие места, перемежаемые более или менее остроумными репликами... Великий Пётр... Ваш батюшка... Луи XV... носил на руках... О, менуэт! Менуэт для меня всегда — символ французского изящества...

Потом леди Рондо уже исчезла. Было по-прежнему шумно и жарко. Но он уже не был рассеянным, легкомысленным и немного скучающим. Рассеянным? О нет! Растерянным? О да!,.

— А там, за окнами дворца, там ночь, — говорила она. — Маркиз, Вы знаете, что такое русская ночь? Ночь... зимой... в Петербурге... Нет, Вы не можете знать!.. Там, в конце галереи, мраморная лестница, крытая ковром... Спуститься... Внизу — передняя... Лакеи дремлют на шубах... Подъезд... Мои сани... меховая медвежья полсть...

Он уже хотел бросить ей решительное «Едемте!», но ничего не сказал, а внезапно сделался сдержанным и даже строгим. И руку подал ей жестом твёрдым и решительным...

Розовый фонарь под потолком её спальни... штофное одеяло... Маленький буфет — поставец — зеленоватое искристо-маслянистое густое вино...

— Монастырское...

Впервые в жизни он ощутил лёгкое головокружение от выпитого...

— Я столько слышал о Вас...

— О, Серж! Воображаю себе!.. Развратница, да? Распутная девка, не так ли?.. Она спит с грязными мужиками и ни от кого не скрывает своих предпочтений... Всё так?.. — Тон сделался безупречно, о, таким безупречно светским...

— Но я не верил...

— Серж, кажется, я не спрашиваю, чему Вы верили! Но слышали Вы именно это?

— Теперь я слышу Ваш голос... Я вижу Вас... — Чёрт! Оказывается, он ещё способен запинаться, как мальчишка... Вот это и называется: познай самого себя!..

— Подайте мне ночной горшок, Серж! Мужчине возможно отдаться из любопытства, но это я, увы, пережила; возможно отдаться по любви, но это, вероятнее всего, не ждёт нас, меня, во всяком случае; возможно отдаться от скуки, но только не Вам, Серж! — О плывущая, ускользающая русская улыбка!.. — И наконец, возможно отдаться мужчине просто потому, что хочется отдаться!.. Что же Вы? Разве я Вам не приказала подать мне ночной горшок?..

— В эту фарфоровую посудину я намереваюсь спрятать мою глупую голову, сунуть её в благоуханную Вашу... чтобы скрыть эту краску стыда на моих щеках!.. Вам! Вам я хотел преподать урок парижской испорченности!.. Нет, не смейте, не смейте употреблять эту посудину! — Он сорвал с себя сорочку, безжалостно разорвав тонкое полотно. — Вот! Послушайте эти прелестные итальянские стихи: «Любимая! Пописай мне на спину, твоя моча — это розовая вода моих мечтаний...»

Уже в третье их свидание Лизета поняла, что ради неё он готов почти на всё. На очень многое. Она и вправду отдалась ему просто потому, что ей захотелось отдаться ему. Но нет, она не говорила «отдаться». Это и не было «отдаться», это было: «Я взяла его себе в любовники».

С ним было хорошо, но связь с ним не утишала боль её сердца. Вдруг она резко отказывала ему, устраивала себе одинокие ночи, стонала в подушку, садилась в постели, причитала голоском, неожиданно тонким:

— Алёшенька! Родной ты мой! Желанный мой! Алёшенька!..

Это безумие тоски пугало её, как могли бы пугать её проявления серьёзной мучительной болезни. Но исхода из этой тоски она не видела, не чувствовала...

Но всё же она немного ожила. Да, эта связь, начавшаяся так легко и занятно, оживила её. В её руках оказался человек, могущий не так уж и мало. Он был послом блистательного и богатого французского двора. Анне Иоанновне шёл тридцать девятый год. Говорили, она страдает «каменной болезнью». Но что толку? Никто не знает дня своей... или чужой смерти!.. О, конечно, возможно и ускорить!.. Но... рискованно... слишком рискованно!.. Императрица — не девчонка, её нельзя так легко и просто... И госпожа Климентова... исчезла... Ах, ведь это же мать Алёши, Алёшеньки!.. Где же она? Исчезла, исчезла... Нет, новая императрица — орешек твёрдый. И даже после её смерти... Остаётся её сестра, герцогиня Мекленбургская, и у сестры дочь... Ну, ну, ну!.. Не думать, не думать! Не сметь разводить на бобах! Ни малейшего мыслеблудия, никогда и ни за что! Одни лишь действия. Не думать о том, сколько времени ещё предстоит ждать! Не думать о том, когда же вновь пробьёт час! Ни о чём не думать! Действовать, и только действовать!