Илья Сельвинский - О, юность моя!

Шокарев вошел в баню. Свечи в округлых бокалах мерцали на стенах сквозь чудесный туман, как немыслимые бра какого-нибудь арабского халифа. Панаиот следил за ними внимательно, и как только одна из них гасла или начинала коптить, он тут же заменял ее новой.

Шокарев подошел к своим.

— Володька! Мы здесь!

На плечах Артура уже прыгал банщик — неимоверно тощий перс, похожий на скелет беркута. Брезгливый Видакас-младший не допускал к себе перса — это единственное, чего он в бане не терпел. Вообще же баня была для него лучшим развлечением. Вот он уселся на мраморной лавке против Саши — Двадцать Тысяч, и они принялись аккуратно плескать друг в друга холодной водой, точно играли в теннис. И только один Леська с намыленной головой задумчиво сидел над своей шайкой. Он думал о Гринбахе, которого все жалели и о котором все забыли.

Вскоре банщик ушел, а разморенный Артур остался лежать на теплом мраморе. Его охватило лирическое настроение, и он стал читать Блока:

Голос в банном пару звучал глухо, но стихи были прекрасны, и гимназисты зачарованно слушали, хоть и знали их наизусть:

— Ах, если бы встретить такую женщину! — вздохнул Канаки.

— Таких не встретишь,— прогудел ломающимся баском Юка.— Такие только в стихах.

— А ты откуда знаешь? Кого ты в жизни видел?

— Не видел, а знаю.

— Ну и дурак.

— Есть такие женщины,— сказал Артур.— Не может быть, чтоб их не было. А если их нет, тогда и жить не стоит.

— Но как же все-таки быть с Гринбахом? — спросил Леська, ни к кому не обращаясь.

Ослепительно-белая с золотом яхта крымского правителя, стоя в Киленбухте, наблюдала за линией гичек, выстроившихся у противоположного берега. Матрос на мачте держит наготове флажки и ждет команды. Слева у трапа в кожаном кресле восседает председатель директории Крыма Джефер Сейдамет. Вокруг стоят члены правительства, адмиралы Черноморского флота, воинские начальники крымских городов и директора гимназий: евпаторийской, севастопольской, ялтинской, феодосийской, керченской.

Джефер Сейдамет обмахивался платком и нехорошо дышал: несмотря на октябрь, аллах послал зной.

На гичках с огромным нетерпением ожидали сигнала. Бредихин у руля евпаторийской лодки нервно оглядывал своих ребят. Загребными сидели Артур Видакас и Улисс Канаки. Обычно вместо Канаки сидел Бредихин.

Гринбаха не было: он сказался больным, да его, собственно, и не приглашали. Отставили и Сашу Листикова, как хиляка. Но он не растерялся и, приехав в Севастополь на собственные деньги, явился к директору и вручил ему коллекцию сердоликов для Сейдамета. Директор гимназии на борту яхты энергично проталкивался к правителю Крыма.

— Действительный статский советник, директор евпаторийской гимназии Самко!

— Очень приятно.

— Ваше высокопревосходительство! Гимназист седьмого «а» класса Листиков Александр просит передать вам в качестве дара эту коллекцию сердоликов, собранную им в течение последних лет.

— Вот прекрасный поступок ученика! — умиленно сказал Сейдамет.

— Бесспорно, ваше высокопревосходительство!

— Как его фамилия? Э… Цветков?

— Листиков, ваше высокопревосходительство.

— Листиков? Прекрасно.

Раздалась команда: «На воду!»

Матрос просигналил флажками, все повернулись к линии гичек, и Сейдамет забыл о Листикове с его коллекцией. Но благодаря этой коллекции директор остался стоять подле Сейдамета. Так их и сфотографировали. Рядом.

Прогремела новая команда: «Полный вперед!» Матрос опять просигналил — и гички двинулись к яхте. Сначала они шли вровень, как бы соблюдая цепь. Но вот одна стала резко отставать. Самко в тревоге поднял бинокль: «Слава богу, не моя»… Это на керченской лодке обломилось весло: слишком глубоко взяли. Через минуту на другой лодке — ялтинской — гребца «засосало» веслом, и, пока он выкарабкивался, она потеряла в темпе. Остальные три неслись дальше нос к носу. Слышен был уже счет рулевых: «Раз! Раз! Раз!»