Алексей Поликовский - Мама, где ты? История одного детства

Я много читала. В библиотеке я нашла книгу Беляева «Человек-амфибия». Она была без переплета, без начала и конца. Чтобы ее не выбросили, я подклеила ее. Читая, я уходила в другой мир. В мир, который принадлежал только мне. Я любила и стихи. В библиотеке мне дали большую книгу Маяковского, велели прочесть: «Вот ты любишь стихи, значит, ты должна прочитать Маяковского!» Я стала читать и ничего не поняла: слова с одной строчки на другую прыгают! А во время концерта в клубе, когда Маяковского читали со сцены, он сделался мне понятен — интересно получалось.

Я читала в то время так много, что даже не запоминала названий и авторов — лишь бы читать. Лишь бы не видеть людей, которые меня окружали. Они утомляли меня. Все время вокруг меня было тридцать или тридцать пять человек, комната кипела людьми, которые что-то выясняли, над кем-то издевались, о чем-то скандалили. Часто били кого-то. Меня девочки любили, по вечерам просили меня рассказать им приключенческий роман — но и я очень скоро поняла, что нельзя быть недотрогой и тихоней, что надо уметь себя защитить. Иначе — жить не дадут. Задразнят, затыркают.

Однажды я шла на помойку с двумя ведрами. Канализации у нас не было, ведра все время приходилось выносить. И вот я иду по тропочке, протоптанной в сугробах, с двумя ведрами, по бугоркам — и навстречу мне мальчишки во главе с Сорокиным, который любил надо мной издеваться. Он и тут стал меня обзывать. — «Что ты ко мне пристал?» Я остановилась и не подхожу — боюсь, что они поколотят меня. Ушанка у Сорокина во все стороны, грудь нараспашку — прет на меня. Ух, ты, петух! Я тебе сейчас устрою! Одно ведро я поставила на бугорочек, а второе, которое поменьше — качнула назад и с размаху одела ему на голову! Остальные от неожиданности отскочили. Пока они приходили в себя, я убежала.

В третьем классе нас стати водить в мастерские. Мастерских было две: слесарная и столярная. Я попала в слесарную. Спасибо за это: я и теперь умею держать молоток, делать жестяные ведра, крутить тазики из жести. Еще мы делали заклепки — это считалась тонкая работа. Большими ножницами, еле удерживая их в руках, резали на полосы жесть. Изготовляли саперные лопатки — в слесарной лезвия, в столярной ручки. Потом перешли к изготовлению бочек для грибов, которые всем детдомом собирали в окрестных лесах. В столярной мастерили табуретки.

Учителем труда был одноногий моложавый мужчина. Объяснял и показывал он хорошо, но был у него один недостаток — он все время бегал за девочками. Если девочка была покрупнее, он весь урок скакал вокруг нее на своей деревяшке. Маленьких он не трогал, и я с любопытством смотрела за его ухаживаниями. Он тащил свою жертву в канцелярию. Что там происходило, мы не знали, но смеялись: «Опять Зинку в канцелярию потащил!» Старшие ребята говорили об этом проще и грубее, но ко мне это не прилипало. Я многих слов просто не понимала. А Даша Богданова, когда слышала что-то такое, быстро-быстро крестилась и шептала: «Свят, свят, свят!»

Зимой после школы мы обедали, шли в мастерскую и работали там два часа, с двух до четырех. В пятом классе мы стали ходить в швейные мастерские. Обучение шитью началось почему-то с мужских кальсон. У нас ни у кого не было ни сорочек, ни белья, ни кофточек, а мы сидели и шили кальсоны. Шить их сложно, кроить тоже. Кроить я так и не научилась. К седьмому классу мы уже шили солидные вещи: платья, юбочки, кофточки. И обязательно делали вещи на выставку к празднику. Однажды девочки спрашивают меня: «Когда это ты успела сшить костюм?» — «Какой костюм?» — «Там на выставке висит, голубенький, такой красивый! Почему ты нам об этом не говорила? Пошли, посмотрим!» Мы пошли в клуб. Действительно, голубенький костюм — и мое имя. Мы стали смотреть другие работы, под ними оказались фамилии других девочек — но никто из них этого не шил! Заведующая клубом вышла на шум и говорит: «Девочки, как вы хорошо шьете!» — «Вы видите этот костюм?», — спрашиваю я. — «Да. Какую прекрасную работу ты сделала!» — «А я этого не делала!» — «Твое же имя написано! Ты гордиться должна!» — «Я не буду гордиться не своей работой!» — «И я! И я!», — зашумели девочки. — «Безобразие! Как вам не стыдно!», — закричала завклубом. «Вы о чести детдома не думаете!» — «А вы не думаете о чести страны!», — выступила я вперед. «Мы советские люди, мы не хотим участвовать в показухе!» Я была так возмущена!

Маша Иванова, и Даша Богданова, и Шура Головкина, и даже мальчишки, которым мы рассказали об этом — все возмущались: «Как это можно? Учат нас честности, а сами какие вещи делают! Если б Сталин узнал!» Был октябрь, и мы в клубе к праздничному концерту повторяли «Сулико» и говорили друг другу: «Вот бы на грузинском научиться!» «Сулико» шла у нас первым номером на всех концертах.