Семен Розенфельд - Гунны

Кто-то уже выстрелил из окна, у ног бегущих взорвались две ручные гранаты, послышались крики команды и звуки сигнала. Но в короткое мгновенье толпа петлей охватила дом — и люди уже врывались внутрь сквозь окна и двери, швыряли в помещение плотные, как камень, черные «лимонки», стреляли, рубили, обрушивались на опешивших немцев.

На крыльцо выбежал, стреляя из маузера, низкий, с большим животом и русой бородкой, коренастый офицер. Увидев перед собой огромную фигуру партизана, он бросился назад, но, взмахнув вдруг руками, шумно грохнулся на порог под ударом короткого тесака. В комнате между стенкой и шкафом прижался к висящим шинелям рыжеусый фельдфебель, но тот же огромный партизан тем же тесаком рассек ему голову и деловито двинулся дальше.

На дворе шло сражение с караулом. С крыши маленького сарая уже сбросили едва успевший зататакать раскаленный на солнце пулемет, за ним грузно полетел, как петух с забора, сшибленный пулеметчик. Из-за стен сарая, из-за погреба, из-за штабелей свеженапиленных досок показывались круглые, в плоских бескозырках немецкие головы, высовывались стволы винтовок и хлопали непривычно гулкие выстрелы. Но сразу же хлопки умолкали, круглые головы проваливались как в тире, падали из обессилевших рук винтовки.

Пока дрались с караулом, Сергунька бежал к арестному помещению, а за ним врассыпную едва поспевали шесть партизан во главе с Остапом. Часовой, увидев бегущих, сразу бросил винтовку и поднял руки. Потом, что-то сообразив, стал услужливо показывать знаками, что ключа нет, что его кто-то унес.

Остап ухватился руками за огромный висячий замок и, размахнувшись, ударил изо всех сил громадной ногой в дощатую крепкую дверь. Дверь затрещала, вогнулась внутрь, но осталась невредимой. Остап ударил еще раз, доски чуть поддались, полетели мелкие щепки и пыль, но дверь оставалась крепкой. Тогда, схватив винтовку, он ударил прикладом сверху вниз по толстой ржавой задвижке, потом еще и еще раз. Задвижка, обнаружив резьбу длинных порыжевших винтов, вдруг заметно поддалась. Еще удар — и дверь с жалобным визгом распахнулась.

В полумраке сразу ничего нельзя было разобрать. В крохотное закоптелое окошко бывшей бани едва проникал желтый задымленный свет, сквозь узкие двери солнце просачивалось так же скупо, задерживаясь в темном предбаннике.

Остап вышиб прикладом окно и сразу увидел на низких носилках светлую фигуру Ганны.

— Остапе!..

— Ганну!

Вместе с рязанцем Матвеевым подняли носилки и быстро вынесли во двор. У дверей уже стояла рессорная бричка с бледным Суходолей на козлах. Бережно уложили Ганну на свежее сено, рядом усадили Сергуньку и выехали на улицу.

— По коням!..

Из группы крестьян, освобожденных вместе с Ганной, вырвался немецкий солдат с худым лицом и железными очками на желтом носу. Он побежал за бричкой, возбужденно что-то крича.

— Хай з нами едет, — тихо сказала Ганна, — вин бильшовик.

Его усадили рядом.

Из ворот вылетали один за другим лохматые, пестрые, разгоряченные конники. Стремительно охватили полукольцом бричку и, поднимая облака серо-коричневой пыли, понеслись живым, гудящим, трепещущим комом по широкой сельской улице.

Из дворов неслись навстречу и сзади запоздалые немцы. Громыхали со всех сторон выстрелы, вблизи на майдане зазвонил набат.

Но отряд неожиданно резко свернул в поперечную улочку и легко вырвался на полевую дорогу.

— Не нагонят!.. Все на полях! — кричал прямо в ухо Остапу несущийся рядом с ним лохматый всадник. — Вони мужиков косить заставляют та пански экономии оберегают!.. А тут одни караульные, та дневальные остались!

Остап молча несся вперед и, не отводя глаз от прыгающей во главе отряда черной брички, по-всегдашнему хмуро, думал какую-то думу.

Сейчас прибавилась еще одна забота — Федор Агеев долго не возвращался, из Вороньего Гая надо сниматься, — немцы найдут теперь след и нагрянут большими силами, оборвут связь с повстанкомом, — как ее потом наладить?..

«Плохо без Федора, — думал Остап, — без него, как без головы... Как действовать дальше?.. Что делать?..».

— Действуй сообразно с обстоятельствами, — говорил ему, уезжая в Нежин, озабоченный Федор. — Общее положение тебе известно, а дальше дела сами скажут, чего делать... Голова у тебя — дай боже...

В полуверсте от лагеря, на повороте от большой дороги, нагнали группу крестьян, идущих в том же направлении. Люди шли издалека, обгорели, обливались темным потом, пытливо вглядываясь в непонятную, непривычную толпу вооруженных селян.