Семен Розенфельд - Гунны

Парень, продолжая запрягать, изумленно посмотрел на него.

— Такий малый, а такий скаженый.

— Та ни, дяинька, я не скаженый... Там мой брат... Его баба помирае... Мне зараз треба до его... Довезите, дяинька, вин два мешка дастимо... Один — кусковой, другой — песок... Ось побачите...

— Врешь, — засмеялся парень.

— Не брешу, дяинька, вот истинный хрест, не брешу... Хай меня гром на цим мисти разнесет...

— Та витчипись ты вид менэ, чего пристал, мазепа чортова!

— Подвези, дяинька... — вдруг заплакал Сергунька, — подвези...

— Та мени ж у другу сторону, — пожалев его, серьезно объяснил парень. — Спроси у кого другого, може и подвезут.

Растирая грязным кулаком слезы, Сергунька продолжал плакать, не в силах сдержать обиду и страх.

— Подвезите... — жалостно просил он. — Мы вам що хотите дадимо... У нас добра много...

Но парень сел в телегу, взмахнул кнутом и отъехал прочь.

Сергунька, поняв безнадежность своей затеи, снова помчался вперед... без передышки, без остановки, пока не упал почти без чувств на другом краю села.

Трудно было дышать. Дыхание застревало в горле, сердце колотилось в груди, точно кто-то бил изнутри молотом. Стучало в виски, застыло под ложечкой. Ему казалось, что он умирает.

— Ой, мамо... — вырвалось шопотом, вместе с воздухом. — Ой, мамо...

Но через минуту сердце выровнялось. Дыхание стало спокойнее.

Он сел и оглянулся.

Напротив у палисадника стояла высокая верховая лошадь. Всадник — немецкий солдат — спал в густой траве.

Сергунька подошел совсем близко. Солдат раскатисто, глубоко, с затяжкой храпел. Лошадь равнодушно щипала зелень. Как бы играя, Сергунька снял с колышка ограды длинные поводья и тихо отвел жеребца в сторону.

Солдат спал.

Сергунька, высоко подняв ногу, вставил босую ступню в стремя и легко вскочил в седло.

Солдат спал.

Жеребец охотно вышел на дорогу и, выпросив мордой поводья, сразу перешел в резвую рысь. Сергунька наддал босыми ногами, как шпорами, защелкал, засвистал, загикал, и жеребец понесся, точно давно мечтал вырваться на волю.

Юный всадник приник к спине лошади, почти касаясь лицом мягкой гривы. Он отдал поводья. Ветер засвистал в ушах, поднял вихрастые волосы, задувал в рубашку, точно желая опрокинуть маленького, щуплого наездника.

«Теперь доеду... — горело в мозгу Сергуньки. — Доеду...».

Отрываясь от спины лошади, взмахивая руками, крича, свистя, улюлюкая, он яростно погонял ее, будто желая в один миг домчаться к лагерю.

Проносились каменные набеленные версты, пролетали холмы, кустарники, болотца, а вот уже издали затемнел зеленый квадрат знакомого леса, замелькали серые тропинки близких сердцу мест.

Вот он пролетел мимо заставы. Его узнают, машут шапками. Кто-то, смеясь, кричит. Вот желтеет вал у края леса.

Еще минута — и Сергунька вихрем влетает в лес. Не останавливаясь, он мчится по широкой дороге прямо к «штабу», к месту, где должен быть Остап.

У штаба он останавливается, ловко соскакивает с седла, хлопает лошадь по загривку и властно приказывает, отдавая поводья:

— Сразу не поите!.. Маленько по тени проводите!..

И, обернувшись, спрашивает:

— Где Остап?

— Только-только здесь был...

— Зараз пошукать его! Щоб сюда пришел!..

Он садится на дерновую лавочку и, ни с кем не разговаривая, закрывая от усталости глаза, терпеливо ждет Остапа.

Вот он!

Мальчик бежит к нему навстречу и быстро-быстро, часто заикаясь и путаясь, срываясь, рассказывает ему все, что произошло с Ганной.

Потом объясняет, где расположено село, где находится штаб, где стоят часовые, где пулеметы, и, рассказав, хриплым шопотом почти приказывает:

— Зараз по коням!.. Айда туды!..

За два часа промчали двадцать с лишним верст, сбили на подступе к Березкам сонную заставу, обрезали телефонный провод и ворвались через поперечную улочку в середину села.

Сумерки, которых советовал выждать рассудительный Суходоля, еще и не приближались, день был в разгаре, палило жаркое солнце, белые хаты ослепляли расплавленным серебром.

Конная толпа, поднимая густые тучи плотной серой пыли, стремительно, одним огромным подвижным комом, точно гигантское многоголовое животное, неслась по широкой сельской улице.

У каменного дома с зеленой крышей, над которой развевался белый германский флаг с черным одноглавым орлом, отряд прямо с разгона остановился, и в тот же миг люди, стуча оружием, быстро спешились, точно скатились с лошадей.

Часовой успел выстрелить, но сам, будто пораженный собственной пулей, свалился под ноги стремглав бегущей толпе партизан.