Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

Полковник Всесвятский невесело усмехнулся. Тут не ноги нужны, а голова. Вот Шило... был бы на месте Крысы Митрофан Нилович Шилин... Ничего, что ноги больные, на бега давно не способен. Шило сообразил бы, как поступить. Если не «гимназист», то кто-либо из главарей у него не сорвался бы. А то — извольте бриться: пока что ни одного рапорта от тех шестерых, кто пошёл за «объектами». Шило, Шило! Незабвенный Митрофан Нилович! Нет тебя, почил в Бозе. Можно сказать, на посту: довёл «объекта» до явочной квартиры, и — на тебе! — прислонился к забору, видать, почуял, что конец настаёт, успел на клочке бумаги адрес написать и имя «объекта». Из последних сил карандашом водил — еле разобрали каракули. Там, под забором, и испустил дух. Бывало, посмеивались над Шилом, на инструктаже подковырки всякие. Так и не прибавили старику к жалованью «рублей несколько» на лекарства от ревматизма.

Совсем затосковал полицейский полковник: ведь на таких, как Митрофан Нилович Шилин, российский сыск от века держится.

И что же, господа, получается? Два года ведём в Минске и губернии беспощадную войну с социал-демократами всех мастей, и с большевиками, и с меньшевиками, и с эсерами, и с полячишками, которые тоже, извольте бриться, социализма захотели, и с бундовцами, этими жидовскими выродками. Выслеживаем, арестовываем, судим, ссылаем. А результат? Их всё больше и больше. Чума какая-то, эпидемия. Особенно с четырнадцатого года, когда война началась. Нет чтобы защищать отечество, с честью служить русскому оружию, добывая славу на полях сражений!.. Нет, им революцию подавай. И что возмутительнее всего, молодые с ними, студенты, гимназисты. Слава Богу, дочь Елизавету отправил в Москву, к тётушкам — и от войны подальше, и, судя по сведениям, порядки там в гимназиях построже, минует дочку это поветрие дьявольское — увлечение социал-демократией.

Мстислав Николаевич вынул из ящика своего необъятного стола папку, на которой значилось: «РСДРП. Большевики». Сел в кресло, развязал шнурки твёрдого кожаного переплёта, стал не торопясь перелистывать страницы донесений тайных агентов...

...Да, в тот февральский воскресный вечер Григорий Каминский принял единственно правильное решение: в открытую убежать от преследователей. Ведь их двое, улицы пусты. Делать вид, что он их не заметил, и «водить» по городу — бессмысленно.

«Остаётся одно, — решил он тогда, — ноги в руки. Что же, померяемся, господа сыщики, в беге».

Не преодолев мальчишеского азарта, Григорий, быстро повернувшись к тем, кто шёл по его следу, крикнул:

— Эй, вы! За мной! — И он припустился по улице изо всех сил. Сзади — топот ног, частое дыхание. Потом крики:

— Стой! Стой!

— Стрелять будем!

И действительно. Грохнул выстрел. За ним второй...

Каминский сделал резкий зигзаг, нырнул за угол.

Сзади послышался полицейский свисток, снова крики: «Стой!», но уже Григория и преследователей разделяло порядочное расстояние. Поворот за угол кирпичного дома, ещё поворот. Он оказался в лабиринте узких переулков деповского посёлка, затеряться тут ничего не стоило. Да и топота сзади, криков, свистков уже не было: незадачливый Крыса вместе с Верблюдом бегунами оказались никудышными: потеряли свой «объект».

Возвращаться домой? Но где гарантия, что его там не ждут?

«Да что это я? — остановил себя Григорий. — Надо идти в госпиталь. Там, после операций, если получится, засну часа на два. А завтра найду Илью, что-нибудь придумаем. Утро вечера мудренее».

Всю ночь он провёл в госпитале, ассистируя с Александром Криницким у операционного стола. Александр ничего не знал о его политической борьбе, вернее, знал в общих чертах, он никогда не проявлял интереса к этой стороне жизни своего друга, хотя Каминский чувствовал, что Александр не одобряет всё то, что он называет «занятиями политикой». Тем не менее утром оба немного поспали тут же, в операционной, на жёстких кожаных диванах.

Каминский сказал Александру:

— Вот эту записку надо передать по адресу... Адрес лучше запомнить.

Криницкий без всяких вопросов сказал:

— Говори адрес.

Записка была адресована Илье Батхону.

Они встретились в суете Виленского вокзала, в буфете взяли чай, сели у стола, на всякий случай поближе к выходу. После того как Каминский поведал о том, что произошло вчера вечером, Батхон сказал:

— Уже трое суток идут аресты. Тебя наверняка ищут. Поэтому поступим так. К себе не заявляйся. Вот адрес. — Он передал Григорию свёрнутый листок. — Поживёшь пока там. Дом вне подозрений, семья учителя реального училища. За твоими вещами через пару дней пошлём кого-нибудь из женщин на извозчике. Бережёного Бог бережёт. А вообще, Гриша, чем скорее ты уедешь из Минска, тем лучше. Значит, решено: поступаешь в Московский университет, будешь врачом?