Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]

Не отозвался старец. А обернулся и позрел – да почивает он! На костяных ногах, с огарочком в руке, пробрался к Лазарю и посветил в лицо.

– Ужель язык отрос?..

Поборник старой веры зрел мимо и даже не мычал. Чу, вновь шаги! Иль сруб под снегом оседает, а посему блазниться?

Распоп перекрестился, сел за стол-колоду, пером к бумаге прикоснулся и без отрыва и огрехов единым духом написал: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений». Прислушался – вдруг снова шорох, нары заскрипели, и голос был:

– Корош батька Авва! Так говорил Арсений Грек!

Со страхом оглянулся – се старец встал и воду пьет!

– Ты звал меня?

Духовник Епифаний поставил ковш, уста утер.

– Почудилось, ты звал…

– Послушай меня, отче! – взмолился Аввакум. – Послушав же, ответь: я ль, грешный протопоп, сие изрек? Молился Богу сатана… Ты слышишь, преподобный?.. И вымолил Россию для мучений. Сие есть истина?

– Молился и вымолил?.. Добро, сие благословляю.

Распоп вдруг взор поднял и выронил листок: заместо старца у ведра – табашник, вор и проходимец Паисий Лигарид! Саван черный и побрит – блядолюбивый образ!

– Свят-свят… – рука для крестного знамения не поднялась. – Ты кто?

– Я супротивник твой, – и трубку с табаком достал. – Митрополит Паисий. Ужели не признал?

Перо сломав, отпрянул Аввакум и осенил крестом.

– Ты сатана! Признал тебя! Сгинь, пропади, нечистый!

Паисий к каменке склонился и, уголек достав рукою голой, табак свой раскурил.

– Признал, признал меня, ревнитель благочестья. А то чего же не признать? Сколь сварились с тобой, сколь копий поломали… Ох-хо-хо-ох! Уж думал, не сведет судьба, да ты меня позвал!

– Да я не звал! Вот я тебя крестом! Святой молитвой!..

– Неужто старый стал? – вздохнул антихрист. – Ослышался, поди… Не ты ли поминал меня, егда тебе открылась истина: «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений»? Уж, подтверди, коль ты сие сказал.

– Сказал, – признался Аввакум, нательник сжав в кулак.

– Ну вот, добро, что не отрекся от слов своих. Ты помянул меня, и я в тот час явился, чтоб утвердить сие. Ты прав, распоп, молился к Богу я и вымолил. Знать, я прилежен был и истово молился, коли Господь меня услышал. Теперь помысли, чье слово Господу слышней? Вас, православных, или мое, суть, Князя Тьмы?

– Изыди вон, проклятый! – чернилами плеснул – антихрист увернулся.

– Не прогоняй, коль звал, – и засмеялся. – Поелику господь в твои уста свои слова влагает, так не страшись меня, не лей чернил, аще и пригодятся. А ну, сразись со мной? Иль дух в тебе иссяк? Ты же со мной сражался? По всей Москве, на площадях, с амвона, что ты кричал? Митрополит табашный? Суть, сатана?.. Но кто меня признал? И кто тебе поверил?

– Увы, увы мне! Народ наш чист и посему доверчив. Егда из-за моря явившись, Князь Тьмы наденет ризы, знать имя ему отче. А коль отец, знать прав, дурного не глаголит и посему табак вонючий твой почудится за благо! О горе, горе мне! С тобой сражаясь, я мыслил просветить народ, чтоб отделял зерно от плевел, да все напрасно. Святые люди, право слово!

Антихрист дымом пышкнул, засмеялся:

– Не потому ль Господь и отдал мне Россию? На что Ему доверчивый народ, что, не задумываясь, ряженому верит? Ужели мало в мире народов хитроумных и сметливых, вести которых за собой составит честь и Богу? А прямодушные… Они просты и безыскусны, глаза таращат, в рот глядят. И ими управлять зело большая скука. Господь того и ждал, егда я преклонюсь пред ним, замолвлю слово и заберу Россию под свою десницу.

– Чтоб мучить? – вскинулся распоп. – Ты лжешь, треклятый! Не верю я тебе! Господь всемилостив, и чтоб любя всех нищих и блаженных, вдруг бросил их на произвол судьбы? Тебе отдал?!. Не верю, дьявол! Да ведаешь ли ты, что Русь, суть нива Божья, где сеется и процветает Христова вера и любовь? Где зреет Его плод? Не ведаешь, так знай! И кто тебе поверит, что Всевышний вдруг отдал свою ниву вору мира? На муки смертные?!

– Но ты поверил мне?

– Я?

– Ты, ты, Петрович. Что здесь написано? – и взял с колоды лист. – «Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений»… Позри, твоя рука?

– Моя рука, – промолвил он со страхом.

– Да видит Бог, твоя! Коль написал, прочтут потомки. И поверят, и обвинят меня. Ты ж не холоп, не простолюдин – суть, Аввакум Петров! А я? Я ж малый вовсе и по сути, персть, и зреть меня возможно лишь в потоке света, коль око востро. Но и сие досужий вымысел. Открою тебе тайну, коль еще не знаешь. Сказать по правде, меня вовсе нет!