Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1

– Думаю, нет, – прошептала она. Но я думала, что люблю…

Ее родители обменялись горестными взглядами: они, наконец, поняли, в чем пороки Юлиллы.

– Поверь мне, Юлилла, какие бы чувства не заставили себя вести себя так низко и бесчестно, это была не любовь, – сказал Цезарь и встал. – Больше не будет коровьего молока, яиц, меда. Ты будешь есть все, что ест семья. Или не будешь есть вовсе. В настоящий момент это для меня не важно. Как твой отец и глава семейства, я относился к тебе со дня твоего рождения с почетом, уважением, лаской, вниманием, терпимостью. Я не бросаю тебя. Не собираюсь убивать тебя или понуждать к самоубийству. Но, начиная с этого часа, что бы ты не делала с собой – это твои проблемы. Ты оскорбила меня и моих близких, Юлилла. И, что еще более непростительно, оскорбила мужчину, который от тебя ничего не хочет, потому что совсем не знает тебя. И еще. Я требую, чтобы ты извинилась перед Луцием Корнелием Суллой. Перед нами ты можешь не извиняться. Излишний труд: ты все равно потеряла нашу любовь и уважение. Он вышел из комнаты.

Юлилла покраснела. Она повернулась к матери и попыталась броситься к ней. Но Марция отступила от дочери, словно от прокаженной.

– Отвратительно, – прошипела она. – И все – ради мужчины, который не достоин лизать землю, по которой ходил Цезарь!

– О, мама!

– Не надо! Ты спешила вырасти, Юлилла; спешила стать женщиной, готовой к супружеству. Что же, и будь такой. Зачем тебе мама? – и Марция тоже вышла.

Несколькими днями позже Гай Юлий Цезарь писал своему зятю, Гаю Марию:

«Итак, с невеселым этим делом, наконец, покончено. Мне бы хотелось верить, что Юлилла получила урок, но в этом я сомневаюсь. В будущем, Гай Марий, ты тоже столкнешься с муками отцовства. Можешь учиться на моих ошибках. Но едва ли захочешь. Каждый ребенок, рождающийся в этом мире – особенный, и следует с ним обходиться особо. Где мы ошиблись? Я, честное слово, не знаю. Даже не знаю, ошиблись ли мы вообще. Я глубоко оскорблен, как и Марция, которая отказывается идти на встречу дочкиным предложениям дружбы и уважения. Дитя ужасно страдает, но, спросив самого себя, следует ли нам и дальше сохранять дистанцию, я решил, что это – необходимо. Любовь мы дарили ей всегда, а возможность отвечать самой за себя – нет. Чтобы научиться, она должна страдать.

Справедливость заставила меня обратиться к нашему соседу Луцию Корнелию Сулле и просить его принять извинения Юлиллы. Поскольку он не захотел их принять, я настоял, чтобы он вернул все ее письма и заставил Юлиллу сжечь их, но только после того, как она вслух прочла все свои глупости мне и своей матери. Как трудно быть таким жестоким к своему чаду! Но куда страшнее, что только подобные раны в сердце она и запомнит.

Впрочем, достаточно о Юлилле. Произошли события и более важные. Возможно, я первый посылаю эти новости в Африканскую провинцию, так как мне твердо обещали, что мое письмо попадет в груз, покидающий Путеоли завтра. Марк Юний Силан был с треском разгромлен германцами. Более тридцати тысяч погибли, остальные настолько деморализованы и дезорганизованы, что разбрелись, куда попало. Силан не только перенес это и, похоже, не стыдится, что сам уцелел. Он самолично принес известие в Рим и делает вид, будто предвидел несчастье. Конечно, он стремится открутиться от обвинений в измене, и, я полагаю, преуспеет. Если комиссия Мамилиана уполномочит подвергнуть его испытанию, обвинение станет возможным. Но вряд ли собрание центурионов обвинение поддержит.

Слышу твой вопрос: «Что же с германцами? Они все еще движутся к побережью Средиземного моря, население Массилии в панике?» Нет. Поверишь ли, разгромив армию Силана, они тут же повернули на север. Скажу тебе, Гай Марий, мы дрожим от страха. Потому что они придут. Рано или поздно, они придут. И нет у нас военачальников, чтобы противостоять им. Разве что Марк Юний Силан? Италийские союзники приняли на себя главный удар. Сенат сейчас разбирает поток жалоб от марсийцев, самнитов и других народов.

Но закончу на более светлой ноте. У нас сейчас в разгаре веселая война с нашим уважаемым цензором Марком Эмилием Скавром. Другой цензор, Марк Ливий Друз, три недели назад неожиданно умер, на чем пятилетие цензоров оборвалось до срока. Скавра, конечно же, обязали оставить место. Но он не захотел! Тут и пошла потеха.

Как только состоялись похороны Друза, Сенат собрался и приказал Сквару оставить свои цензорские полномочия. Сквар отказался.

«Цензором меня избрали, я затеял важные стройки и сейчас, на полпути, не могу же я бросить дело», – сказал он.