Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1

– Вы достойны этого звания, насколько мне известно, – Цезарь сел на конец среднего ложа с левой стороны, показывая, что гость должен сесть справа на место почетного гостя.

Слуги помогли им разуться. Оба прилегли, устраиваясь поудобнее; вскоре принесли вино и пришел виночерпий.

– Сейчас подойдут мои сыновья, а супруга с дочерьми присоединятся сразу перед обедом, – Цезарь протянул руку за кубком, жестом остановив виночерпия. – Надеюсь, Гай Марий, вы не посчитаете меня скрягой, дрожащим над запасами своего вина, если я предложу вам пить его так, как это делаю я, – разбавляя водой? У меня есть уважительная причина, которую я не могу пока Вам раскрыть. Пока… Единственное объяснение, которое я могу вам предложить: мы оба должны сохранить ясный ум. Да и женщинам может не понравиться, что их мужчины пьют неразбавленное вино.

– Я до вина не падок, – сказал Марий, остановив виночерпия, едва начавшего наполнять его кубок, чтобы оставил место для воды. – Когда человека приглашают к столу уважаемые люди, язык ему понадобится для разговоров, а не для того, чтобы лакать вино.

– Хорошо сказано.

– Однако вы меня заинтриговали!

– Терпение – со временем узнаете.

Наступила тишина. Оба потягивали из кубков вино. Они знали друг друга только по Сенату, где обменивались обычными кивками, поэтому беседа поначалу не клеилась. Тем более, что хозяин предложил отказаться от чудодейственной силы вина, развязывающего языки.

Цезарь поставил кубок и откашлялся:

– Я понял, Гай Марий, что Вы не слишком довольны нынешним составом магистратов.

– О боги, нет! Не более, чем вы.

– Выбор дурной, без сомнения. Иногда кажется – нам повезло, что магистраты действуют лишь в течение года. Это оставляет надежду увидеть на важном посту достойного человека. Такого, для которого этот срок можно бы и увеличить.

– Да, но люди есть люди. Как можем судить мы, хорош ли человек и насколько? Кто это определит? Он сам? Сенат? Народное собрание? Всадники? Выборники – неподкупные и достойные граждане?

Цезарь рассмеялся:

– Полагаю, Гай Гракх был человеком достойным. Когда он шел на второй срок плебейского трибуна, я поддерживал его от всего сердца. И его третью попытку тоже. Не то, чтобы моя поддержка могла бы много стоить, но… Я все-таки патриций.

– Это тоже немало. Если в Риме появляется достойный человек, его все равно могут оттеснить. Почему? Потому что печется он больше о Риме, чем о своем состоянии.

– Думаю, не только в Риме это случается, – Цезарь посмотрел на Гая Мария, высоко подняв красиво изогнутые брови. – Люди есть люди, и нет разницы между римлянами, греками, карфагенянами, сирийцами. Во всяком случае, там, где замешаны зависть и жадность. Единственный способ сохранить себя и сделать то, что считаешь нужным, – накопить сил и добиться положения верховного правителя, царя. Конечно, этот титул может именоваться иначе…

– Рим никогда не смирится с таким правлением!

– Так было лишь последние пятьсот лет. А ведь прежде Римом правили цари. Смешно, не правда ли? Во всем мире предпочитают безраздельное правление – кроме римлян и греков.

Марий вздохнул:

– Это потому, что в Риме и в Греции всякий считает сам себя царем. Рим так и не стал истинной демократией, хоть и изгнал царей.

– Ну уж нет! Истинная демократия – выдумка греческих философов; прекрасная, но недоступная мечта. Взгляните на путаницу, в которой увязли греки, – этого ли мы хотим для римлян? Рим – это форма правления меньшинства над большинством. Правления знатных фамилий.

– И выскочек, – добавил Гай Марий, в котором видели выскочку.

– И пришлых, – согласился Цезарь.

В этот момент в столовую вошли сыновья Цезаря. Вошли, как подобает молодым людям: решительно, но с почтением, и остановились.

Сексту Юлию Цезарю, старшему сыну, было двадцать пять – высокий, с темно-рыжими волосами и серыми глазами юноша, у которого опытный глаз Гая Мария подметил лишь один недостаток – синие тени усталости под глазами; он был на редкость молчалив, что тоже казалось странным в его годы.

Гаю Юлию Цезарю Младшему исполнилось двадцать два; он был крепче брата и выше ростом; золотые кудри придавали света большим голубым глазам. «Очень умен, хотя не выделяется ни силой, ни характером», – решил Гай Марий.

Рядом они смотрелись очень мило – два истинных римлянина, сразу чувствуется порода; дети сенатора и будущие сенаторы.

– Вы можете гордиться своими сыновьями, Гай Юлий, – проговорил Гай Марий, когда юноши заняли места на ложе по правую руку от отца. Для возможных гостей /или в некоторых скандально известных своим новомыслием домах – для женщин/ предназначалось ложе слева от Мария.