Вячеслав Шапошников - К земле неведомой - Повесть о Михаиле Брусневе

— Нет, их я от него не получал и ему не давал.

— Напрасно, напрасно упорствуете!.. У нас есть показания самого Егупова, который утверждает, что 24 апреля, за день до своей поездки в Тулу, он передал вам зти брошюры…

Сонный, какой-то глубокий, будто допесшийся из подземелья, раздался бой шкафообразных часов, стоявших в углу, справа от сидевшего перед Михаилом подполковника, прервав его.

— Я не могу отвечать за измышления Егупова, если он действительно дал такие показания, — ответил Михаил не сразу. Сказанное подполковником было правдой, однако Михаил не мог и допустить такого, чтоб Егупов так вот сразу, на первых же порах, раскрылся… Тут было что-то не то, не так… Скорее всего, этот хитроглазый подполковник Иванов попытался уловить его в одну из своих сетей…

— Хочу напомнить еще раз: чем скорее вы дадите следствию правдивые показания, тем скорее завершится следствие! — Подполковник уставился на Михаила. Эти голубые, слегка навыкате глаза… Они умели глядеть так, будто насквозь проскваживали, и вместе с тем они были словно бы подернуты чем-то, некой пеленой… Пеленой казенного отдаления…

Михаил не опустил своих глаз под этим испытующим взглядом.

— На этом мы закончим сегодняшнюю беседу, — сказал подполковник, поднимаясь. — Подумайте как следует о том, что я вам советую! До встречи!..

Когда Михаил скрылся за дверью, сопровождаемый конвоиром, подполковник, усмехнувшись, покачал головой:

— А?! Каков?! Как держится! Глазом не моргнет! Товарищ прокурора, складывавший бумаги, провел плоской длинной, как у обезьяны, ладонью по черным нафиксатуаренным волосам.

«Экая прилизанная, законопослушная голова!» — про себя усмехнулся подполковник. Он недолюбливал Стремоухова. Отвращал его сам тип такого прилизанного бесстрастного человека, отвращала и раздражала эта выработанная годами медлительность движений, этот «уныло-департаментский» вид, когда никаких страстей на лице, одна трезвость юриста, правоведа, и ничего более. Даже низкий голос Стремоухова был каким-то замораживающим, студено-мертвящим, словно бы вяжущим по рукам и ногам.

— Да-а… Нелегкий у вас подследственный… Не-лег-кий… — не вдруг отозвался Стремоухов на замечание подполковника.

— Ничего! Исподволь расколем и этот орешек! Сам, сам будет давать откровенные показания! — подполковник даже кулаком пристукнул по столу.

— Только вы уж не очень… Порой вы слегка перебарщиваете в своем стремлении выжать из подследственного показания. Следствие, судопроизводство должны быть абсолютно…

— Ах, Андрей Михайлович! — не дал ему договорить подполковник. — Все-то вам мечтается оправильном судопроизводстве! Забудьте! Забудьте о Фемиде с завязанными глазами! Не те времена-с! Не те! Не до игры в либерализмы! Доигрались, можно сказать!.. — подполковник осекся, как человек сказавший лишнее, и уже в другом тоне заговорил вновь: — Я замечаю, Андрей Михайлович: политический арестованный ныне стал другим. Ведь вот вспомнишь былые процессы… Взять тех же декабристов. Ведь у многих из них дело доходило до покаянных писем государю. Или вспомним процесс над петрашевцами. Тогда еще как-то проще все было: арестованный русский человек считал себя обязанным отвечать чуть ли не на всякий вопрос ведущего следствие начальства. А ныне?! Ныне — не то!.. Смерть предпочтут унижению! По слову из них тянешь. Возьмите вот этою Бруснева: ведь уж все улики против него, и улик-то сколько, а какое упорство! Но ничего! Ничего!.. Дайте срок! Нам нельзя проявлять мягкости! Вон на днях из Петербурга заезжал к нам ротмистр Крылов. Рассказывал: рабочие тамошние опять провели маевку, помноголюдней прошлогодней! Стало быть, идет наростание этого мутного вала!.. И если мы не проявим необходимой твердости, то бог весть, до чего все может докатиться… Кстати, этот вот самый Бруснев по ответу Департамента полиции на наш запрос имел в Петербурге связи в рабочей среде… Так что вполне возможно, фигура он куда более важная в этом процессе, нежели всо остальные!..

Перед очередным допросом Бруснева подполковник Иванов внимательно читал программу обучения пропагандистов-рабочих, обнаруженную им среди поличного, oтoбранного у Бруснева (его рукой она и была написана).

Программа состояла из десяти разделов, включавших в себя весьма широкий круг вопросов, начиная с элементарной грамотности. Упоминались в ней основы химии, физики, ботаники, зоологии, анатомии, астрономии… Однако основной упор делался на общественные дисциплины, им было посвящено семь разделов из десяти.