Георгий Марков: Дед Фишка

«Старят его эти заботы»,- подумал дед Фишка, и вспомнился ему Матвей в молодости: статный, с шапкой русых вьющихся волос, с румянцем на свежем лице, как будто только что омытом ключевой водицей.

Старше вздохнул и, поднимаясь, сказал:

- Одним словом, Матюша, всё обделаю честь по чести. А если и всыплюсь - беды мало. Как ни крути, ни верти, а умирать тоже надо.

- Ну, нет, дядя, об этом ты брось сейчас думать!- сказал Матвей вполне серьёзно.-Мы ещё с тобой мирно здесь поохотимся. Эта власть хоть и свирепая, а век у неё небольшой. Вот-вот вконец надломится. Мы с тобой, дядя, золотишко тут ещё пошарим.- Он сощурился, заулыбался.

Дед Фишка горячо перекрестился, взглянув на небо, твёрдо произнёс:

- Дай-то бог!

А на другой день утром дед Фишка исчез. Его отсутствие в отряде заметили только вечером, когда старик, уже проделав по тайге длинный путь, сидел в тёплой избе Кинтельяна Прохорова и вполголоса разговаривал с Акулиной.

Балагачёва жила такой же тревожной и бурлящей жизнью, какой жили Волчьи Норы. Укрываясь от бесчисленных притеснений наезжавших сюда подручных штабс-капитана Ерунды, мужики отсиживались по лесам. За непокорность здесь расправлялись испытанным способом: семь домов в Балагачёвой были спалены, не меньше десяти мужиков выстеганы шомполами, а сапожник, бывший матрос Семён Швабра, кричавший во время порки по адресу колчаковской власти ругательные слова, был увезён в жировскую волостную каталажку и с тех пор пропал без вести.

- Изныли мы все от такой жизни,-жаловалась Акулина Прохорова деду Фишке.-Мужики наши суетились тут: ружья собирали, порох, свинец. Да только что проку-то? Разве им одним-то побороть такую силищу? Клич бы по народу кликнуть. Ведь где ни послушаешь, только об одном и говорят: конец пришёл… Бунтовать надо, дед Фишка. Не знаю, как у вас в Волчьих Норах, а у нас нету мочи терпеть больше…

Старик не перебивал Акулину. Когда она высказалась до конца, он проговорил:

- Правду сказала, Акулинушка. Кому-кому, в. тебе откроюсь чистосердечно: послан я, Акулинушка, кинуть клич по народу…

Они сидели на табуретках возле печки. Стояла такая ночь, что в темноте нельзя было различить даже окна. Где-то, должно быть в углу, истлевшем от времени, уныло посвистывал сверчок. С улицы доносился сердитый лай собак. Он перекатывался по всей деревне с одного края на другой -тревожный, нагоняющий на балагачёвцев зловещие предчувствия и тоску.

Часто останавливаясь и прислушиваясь, не подходит ли кто к избе, дед Фишка до полуночи рассказывал Акулине о бесчинствах штабс-капитана Ерунды, о партизанском отряде, о племяннике Матвее, который стал теперь главным среди мужиков. Акулина была умная баба, с живым и решительным характером. Выслушав старика, она сказала:

- Ложись-ка, дед Фишка, сейчас спать, а на рассвете отведу я тебя к мужикам в пихтачи, обскажешь им всё сам. Чего же тут без дела они будут сидеть?

Дед Фишка забрался на печку, и, хотя беспокойный лай собак не прекращался, он уснул быстро и крепко.

Проснулся он от стука в дверь. Кто-то барабанил смело, по-хозяйски. Дед Фишка поднял голову с подушки и тихонько сказал:

- Акулина!

Хозяйка уже не спала, ответила с тревогой в голосе:

- Слышу, дед Фишка.

- Ты постой, не выходи. Надо мне спрятаться,-проговорил старик, осторожно спускаясь с печки.

- Лезь, дед Фишка, в подполье. Вправо там большая отдушина есть. В случае чего - выскакивай во двор.

- Добро, Акулинушка, добро!

Акулина открыла подполье, пособила старику спуститься и направилась в сени.

Через несколько минут она вернулась, подняла крышку подполья и повеселевшим голосом сказала:

- Выходи, дед Фишка! Кинтельян пришёл.

- Будь ты проклята и жизнь такая! Продрог весь до костей,-пробурчал дед Фишка, вылезая из подполья.

- Дожили! Вместо того чтоб гостя за стол сажать, в подполье прячем,- раздался голос Кинтельяна из темноты.

Дед Фишка сдержанно засмеялся, сказал:

- То ли ещё, Прохорыч, будет!

Акулина, научившаяся безошибочно и осторожно передвигаться по тёмной избе, принесла Кинтельяну крынку молока и хлеба.

Дед Фишка принялся расспрашивать его. Старик и в этот раз следовал своей давней привычке: сначала расспроси, а уж потом рассказывай сам.

То, что поведал Кинтельян деду Фишке, очень напомнило пережитое волченорцами. Балагачёвские мужики отсиживались в пихтачах, обозленные, но бессильные в своей ярости. Сидеть в безделье им надоело, а как бороться, они не знали.