Георгий Марков - Строговы

Всякий раз, когда моя книга выходит в свет и направляется к читателю, я испытываю острое волнение. Так было в дни моей житейской и литературной молодости, когда я с трепетом в сердце вынес на читательский суд свое первое произведение, так происходит и теперь. Казалось бы, беспокоиться нечего – книги выходят не впервые, они уже не раз переизданы, переведены на многие языки народов нашей родины и зарубежных стран, о них написаны статьи критиков и литературоведов. Однако беспокойство и тревожное ожидание читательского отклика не покидают меня. Почему же происходит это?

Да потому, что мне, как и каждому советскому писателю, понятно то чувство, с каким читатель берет книгу. Что он ждет от книги? Многого! Он хочет, чтобы книга взволновала его душу, обогатила его, показала ему великое многообразие людских типов, открыла новые пласты жизни, помогла ему жить и трудиться.

И вот, когда мысленно представишь себе эти большие и серьезные ожидания читателя, понимаешь, какую огромную ответственность принял ты на свои плечи как писатель.

Думается, что каждая книга должна говорить сама за себя. Какие-то дополнительные пояснения к ней не требуются. Но у читателей всегда возникает законное и вполне объяснимое желание знать об авторе большее, чем его имя и фамилия. Их интересует, почему же он написал именно эту книгу, интересует его жизненный путь, то, как протекала его творческая работа, какие у него имеются замыслы на будущее.

Постараюсь, насколько это возможно в кратком слове, ответить на эти вопросы, которые встречаешь и в письмах читателей, и в живом общении с ними на читательских конференциях и встречах.

Я родился в 1911 году в далеком сибирском селе Ново-Кусково, нынешней Томской области. Мой отец и дед были охотниками. До шестнадцати – семнадцати лет я безвыездно жил в деревне, проводя значительную часть времени в тайге: то на охоте, то на промысле кедрового ореха, то на рыбалке. Отец в поисках лучших промысловых угодий много путешествовал, и вместе с ним я еще в раннем Детстве побывал на Чулыме с его притоками, на Томи, средней Оби, Васюгане, Парабели и других реках Сибири.

Когда меня спрашивают, в какой школе я получал художественное воспитание, я отвечаю, что начальной школой и жизни и искусства была для меня среда охотников, промысловый труд, таежный костер и охотничий стан.

Среда охотников, в которой я провел свое детство и юность, необычайно поэтическая. Труд охотников-промысловиков тяжелый, но увлекательный, полный разнообразных неожиданностей и приключений. Охотник – своеобразный первооткрыватель: он постоянно ищет, всегда в движении. Как правило, охотники хорошие рассказчики, искусные мастера живого слова.

Обычно по вечерам у костра собирались охотники всей артели. За день каждый из них исходил по тайге сорок – пятьдесят, а то и более километров. И вот после ужина начинаются рассказы о том, что было, а иногда и о том, чего не было. Невозможно оторваться от этих рассказов! Они уносят тебя в самые далекие и сокровенные уголки бескрайней тайги, вводят в мир простых и суровых понятий трудовой жизни охотников, беспощадно требующей от них ловкости, мужества, постоянного напряжения. И что бы я ни писал сейчас, я чувствую себя неотрывным от этого окружения, окружения моего детства.

Впечатления той поры и приобретенные тогда знания помогали мне в работе над моими ранними рассказами и повестями, над романом «Строговы», посвященным прошлому, помогали и тогда, когда я писал роман о современности «Соль земли».

Писать я начал рано, и на это натолкнула меня сама жизнь.

Было это в 1924 году. В одной из деревень теперешней Томской области мне пришлось быть подпаском.

Однажды мы с пастухом, который был года на четыре старше меня, ушли в деревню, чтобы вымыться в бане. Когда через несколько часов мы вернулись на поля, то увидели наше стадо овец сбившимся в кучу в углу загона. Впереди стада лежали четыре растерзанных овцы. Мы сразу поняли, что по полям прошла волчья стая.

Не успели мы оправиться от растерянности, как на полях появились наши хозяева. Это были два крепких, рослых мужика, в брезентовых дождевиках, верхом на лошадях, с ременными бичами. Вероятно, кто-то из проезжавших по проселку видел происшедшую беду и сообщил им об этом. Как смерч, они налетели на нас и избили на моих глазах пастуха до крови. Парень был не здешний, из прибалтийских беженцев, круглый сирота. Защитить его было некому.