Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк

Полковник Яков Афанасьевич Саплин еще сильнее понизил голос, от чего неистовство его только возросло:

– А подполковник Манштейн оказался с той стороны, где лежала герцогиня, поэтому герцог сумел вскочить с кровати. Но и в такой невыгодной диспозиции подполковник не потерял лица. Догнав фаворита, крепко держал его, пока не подоспели гвардейцы. Говорят, фаворит при этом сильно ругался по-немецки и, не оглядываясь, сыпал ударами направо и налево. Гвардейцы, осердившись, вытащили герцога во двор, там повалили ударами прикладов на землю и, чтобы не кричал, вложили в рот носовой платок. А руки фаворита связали длинным шарфом одного из офицеров. Потом нагого, чтобы впредь не забывал принсипов, снесли до гауптвахты и только там накинули на фаворита простую солдатскую шинель.

– А затем?…

– А затем без всякого уважения бросили в поджидавшую у гауптвахты карету фельдмаршала.

– А ты, Яков Афанасьич? – негромко и настороженно спросил Крестинин.

– А я что?… Я в деревне… – опечалился бывший неукротимый маиор. – Дни провожу в экзерцициях. После фриштыка, утреннего кушания, хожу на рыбные пруды, о чем не раз рапортовал тебе. У меня в прудах любая рыба растет. Прямо как на Камчатке. Такая выдается в иное лето, что средняя пушка меньше весит. А если бы оказался во дворце в тот день…

– Молчи, Яков Афанасьич! Совсем законов не боишься.

– Какие законы? – удивился бывший маиор. – Нет, Иван, в России законов.

– То есть как нет? А что есть тогда?

– Гвардия!… Только гвардия!… Ничего, кроме гвардии!… Толстая Нан знала, что делала, когда прибавила к преображенцам и семеновцам своих верных измайловцев и конногвардейцев. – Рубанул рукой: – Хамшарен!… Ничего, кроме гвардии!

– А Бог, Яков Афанасьич?

– На Бога надежды слабы.

– Зачем говоришь, как брат Игнатий?

– Не поминай попа поганого. – Выругался. – Неужто он еще жив?

– Не думаю… Но узнать трудно… После того, как год назад взяли графа Андрея Ивановича Остермана, думный дьяк Кузьма Петрович совсем отошел от дел. Пытался, правда, поговорить с Семеном Андреевичем Салтыковым, да какой от того толк! «Монах Игнатий? – удивился Семен Андреевич. – Да кто такой?» У него, у Семена Андреевича, в руках вся московская контора Тайной канцелярии, а он как бы совсем ничего не знает. Повторил: «Монах Игнатий?… Не знаю». И посмотрел на Кузьму Петровича так, будто хотел в него глубоко проникнуть… – Крестинин вздохнул: – Думаю, что нет уже давно на свете брата Игнатия. Считай, что и не было никогда…

– Не брат он, а поп поганый!

Коротко передохнув, воздуха не хватило, Крестинин медленно покачал головой:

– Время такое, что страшно, Яков Афанасьич… Сам сижу в деревне, на десяток верст ни одного соседа, а все равно страшно. Признаюсь, даже на Камчатке не было так. Увижу пыль на дороге или сквозь пургу крик, сразу думаю – а что там за люди скачут, кто такие пылят? Может, за мной едут? Может, получен на меня приказ? Может, вспомнили загадочного тайного господина Чепесюка, теперь едут с вопросами?… Раньше гостям радовались, теперь боимся… Раньше гость приезжал, чего только не наслушаешься. А теперь новости одни. Только и слышишь: этого дворянина взяли, и этого дворянина взяли… Этот дворянин пропал, и этот пропал… Известных графов, князей, людей из самых древних русских родов – всех выводят… Кругом шпион на шпионе, не протолкнешься. В Москве, в Санкт-Петербурхе страшно зайти в кабак. Немедля подслушают, немедля прицепятся, после второй чаши крикнут слово государево… Люди на улицах боятся друг друга, не смотрят в глаза, ночью не спят, прислушиваются к шуму – а что это за пролетка остановилась у ворот? а чьих это лошадей цокают у ворот копыта? а почему это светится у ворот чужой фонарь? а не за хозяином ли пришли гвардейцы?… Люди исчезают, Яков Афанасьич, будто их никогда не было. И никто не может сказать, где они, что с ними? Может, навсегда высланы в сторону Сибири, а может, в Москве убиты… Тайная канцелярия, Яков Афанасьич, работает без суда, в тайной канцелярии нынче вообще не ведут никаких бумаг, а, высылая человека в Сибирь, еще и имя ему меняют… – Наклонился к полковнику: – Вот где нынче граф Андрей Иванович Остерман, где известный оракул?…

Усмехнулся:

– Вот то-то!… Пошел по следам светлейшего князя Меншикова, и тоже выслан в Березов. – Сам удивился: – Как поступил со светлейшим князем Меншиковым граф Андрей Иванович Остерман, так теперь и с ним самим получилось. Правда, светлейший из Санкт-Петербурха выезжал с поездом почти царским. Четыре кареты с запряжкой в шесть лошадей, да полтораста берлин, да одиннадцать фургонов и сто сорок семь слуг. Это уже позже у него все отняли… А граф Андрей Иванович просто исчез. Вот тебе и оракул. Не догадался… А может, догадывался, только сделать ничего не мог. Выслан тихо в Березов… И ты бы, Яков Афанасьич, висел сейчас в петле или в цепях шел в Сибирь, кабы думный дьяк не устроил мне аудиенцию с императрицей… За тебя просил, падал на колени. Анна Иоанновна, царство ей небесное, сам знаешь, ответила от души… Так что, молись за душу графа Андрея Ивановича Остермана, полковник Саплин. Коли б не он, был бы ты так далеко, как люди и не ходят…