Томас Дональд - Маркиз де Сад

27 ноября 1814 года его, как обычно, навестила Мадлен Леклерк. Вот уже неделю он чувствовал себя не самым лучшим образом, в связи с чем пожаловался ей на внутренний дискомфорт. Но его молодая подруга постаралась отвлечь Сада от мрачных мыслей. Когда она ушла, маркиз записал в личном дневнике, что провел с ней вечер совершенного «распутства». Мадлен обещала заглянуть к нему снова в воскресенье или понедельник, то есть 3 или 4 декабря. В четверг 30 ноября Сад попросил сделать ему повязку, вероятно, для облегчения подагры. В воскресенье, за день до предполагаемого визита Мадлен Леклерк, проведать отца зашел Донатьен-Клод-Арман и пробыл с ним некоторое время. Уходя, он попросил доктора Рамона провести ночь в комнате Сада. Молодой доктор с готовностью согласился выполнить просьбу такого влиятельного и важного посетителя.

Поздно вечером к пациенту наведался аббат Жофрей и нашел маркиза в дружеском расположении духа. Возможно, больной жил мечтами о грядущем визите Мадлен. Но доктор Рамон заметил, что у больного как будто заложена грудь. Доктор заставил его выпить горячий настой из трав. К полуночи дыхание Сада стало спокойнее. Рамон подошел к нему и увидел, что старик мертв.

Как и все остальное в его жизни, смерть стала своего рода антиклимаксом. Не было в его уходе ни типичного покаяния на смертном одре, ни спокойной рассудочности добродетельного атеиста, простившегося с жизнью без содрогания. Он умер спокойно внезапно, но без драматической скоропостижности. Действительно, на другой день ему предстояла встреча со священником, а также с семнадцатилетней возлюбленной. В свойственной ему манере он предоставил право потомкам судить и делать противоречивые заключения о нем.

Завещание Сад составил за восемь лет до даты смерти, включив подробные распоряжения относительно своих бренных останков. Его тело в течение сорока восьми часов должно было оставаться в комнате, где он скончался, и гроб до истечения этого срока маркиз просил не закрывать. В свете медицинских знаний того времени и во избежание преждевременного захоронения такая предосторожность казалась вполне разумной. После чего тело следовало отвезти в лес в его новых владениях в Мальмезоне, приобретенных после продажи Ла-Косты, и похоронить там. Сад не хотел никакой погребальной церемонии и тем более памятника. Место захоронения надлежало засадить, дубами, чтобы «следы его могилы затерялись, так как я надеюсь, что память обо мне выветрится из умов людей, за исключением тех немногих, которые оказались достаточно любезны, дабы любить меня до конца моих дней, и самую добрую память о них я унесу с собой в могилу». В материальном выражении, часть наследства маркиз оставил своей дорогой преданной Констанц, которая к этому времени являлась его спутницей жизни вот уже двадцать четыре года. Несмотря на годы нищеты, он в достаточной степени поправил свои дела, чтобы обеспечить ее будущее.

Как и большинство литературных работ Сада, его волеизъявление не было лишено разночтений. Маркиз желал похорон без церемонии; значило ли это — и без церковного отпевания? Чтобы не мучить себя разгадками, сын поступил проще — проигнорировал волю отца в целом. Сада похоронили на кладбище Шарантона по церковному обряду и над его могилой возвели каменный крест. И сегодня остается открытым вопрос, воспевал ли он порок с тем, чтобы оправдать Провидение, или являлся проповедником порока и преступления. Религиозная церемония и каменный крест могли быть данью должного моралисту или местью своему автору, тонко рассчитанной Жюстиной и ее сестрами по страданию. Как бы не звучал ответ на этот вопрос, останки Сада захоронили подобающим образом. Потомкам так и не суждено узнать, является ли каменный крест над могилой маркиза данью должного или символом мести, что вполне соответствует духу оставленных им литературных творений.

Но останки Сада не будут покоиться с миром. Через несколько лет возникла необходимость откопать тела, захороненные именно в этой части кладбища. Доктор Рамон присутствовал на эксгумации из чистого любопытства, узнав, что настал черед останков Сада. Ему удалось завладеть черепом покойного. Позже он представил его френологу Шпурцхайму для исследования. Исследовав череп, ученый дал заключение относительно характера человека, мозг которого в нем когда-то содержался. Ученый пришел к выводу, что признаков чрезмерной сексуальности не имеется, как нет и ярко выраженных признаков агрессивности и жестокости. Наоборот, заключение френолога отмечало доброжелательность и религиозность усопшего. Останки головы «во всех отношениях походили на череп священнослужителя».