Наталья Султан-Гирей - Рубикон

Лишь воля всего народа римского могла решить, как поступить с ослушником и положить конец притязаниям Клеопатры и ее выродков на римские земли.

Согласно вековым традициям, любой важный вопрос сначала должен был рассматриваться в Сенате и только потом уже четко сформулированное решение выносилось на суд Народного Собрания. Тут уж наступал черед простых людей одобрить его или отклонить.

Холодное зимнее небо, розовое от ветровых облаков, не предвещало ничего хорошего. Зябко поеживаясь и поплотней закутываясь в широкие тоги из теплой иберийской шерсти, отцы отечества один за другим входили под своды курии и занимали свои привычные места.

Квинт Фабий, столкнувшись у входа с Валерием Мессалой, испуганно отскочил. Посте того как Непобедимый обратил на своего школьного товарища всемилостивейшее внимание, Фабий пересел подальше от опасного острослова и даже забывал здороваться с недавним другом. Зато рассказывал всем желающим и не желающим его слушать, как он еще в школе дружил с Марком Агриппой и какой это был на редкость способный и умный мальчик!

Позевывая и перекидываясь незначительными словами, сенаторы терпеливо ждали триумвира Октавиана Цезаря и обоих вновь избранных консулов. Консулами народа римского на 722 год от основания Вечного Города[ 48 48 3 г. до н.э. ] были избраны усилиями патрицианской клики прощенный пират Домиций Агенобарб, друг Тиберия Нерона, и Гай Сосий, богатый патриций, ведущий крупную торговлю с Востоком.

Наконец в торжественном молчании появились оба консула. Приветствовав собравшихся по установленному ритуалу, Гай Сосий начал свою речь хвалой богине Роме, покровительнице Града, потом упомянул всех славных мужей, возвеличивших Рим своей доблестью и добродетелями. Особенно восхвалял он Антония. Этот муж чести, патриций Рима, ныне неправедно гоним всякими безродными выскочками. Много разумного и доброго совершил Антоний за десятилетие своей власти. Он всегда был верным другом юному императору, но небезызвестный Марк Агриппа рад перессорить сына Цезаря со всеми порядочными людьми. Этот же известный всем своим диким нравом Агриппа отстранил высокочтимого Лепида от дел державных. А глупенький ребенок, раскрыв рот, во всем слушается своего самозваного опекуна.

Но долг мудрых мужей не разжигать раздор между правителями, а прийти к разумному решению. Пусть оба триумвира сложат свои полномочия, и тогда римский мир вновь обретет единство под властью отцов отечества и ежегодно сменяемых консулов...

Бряцание оружия и четкий перестук солдатских шагов прервал поток Сосиева красноречия. В курию, окруженный преторианцами и пиценами из охраны Непобедимого, вошел Октавиан. Он был, как обычно, одет в легкую тунику и белоснежную тогу, но под туникой явственно угадывался панцирь, а из-под складок тоги виднелся меч. Не глядя ни на кого, триумвир, печатая шаг, направился к Алтарю Победы. Сильвий и Агриппа с мечами наголо встали по бокам его.

Согласно древнему закону, никто несмел являться в курию с оружием в руках. Бывало, отдельные злодеи проносили под одеждой кинжалы, но всенародно обнажить меч, ввести в курию вооруженных легионеров... такого еще не бывало!

Доблестные отцы отечества испуганно втянули головы в плечи. Но их никто не трогал. Держа в руках обнаженный меч, Агриппа четко произнес:

— Мятежникам, друзьям Антония, путь в Египет открыт. Убирайтесь, никто вас не держит!

Патриции от неожиданности приросли к скамьям. Потом, как бы очнувшись, поодиночке, сутулясь, триста знатнейших сенаторов и среди них оба консула — Агенобарб и Сосий — покинули курию, чтобы в ту же ночь выехать из Италии.

Император проводил их насмешливым взглядом и обратился к тем, кто остался. Сын Цезаря никогда не считал себя монархом. Он — император, повелитель легионов, защитник древних свобод народа римского. Он и народ — одно. Пока он жив, Италия будет свободной. Он не даст жалкому прожигателю жизни осквернить чужеземным игом землю Сатурнову, землю их отцов и праотцев.

У входа в курию теснилась толпа. Каждая фраза Октавиана прерывалась восторженными криками. Соскочив с трибуны, император выбежал на парапет и, вскинув руку, приветствовал народ римский. Потом вынул из складок тоги свиток и, развернув, зачитал вслух завещание консуляра и триумвира Марка Антония. Его голос дрожал от возмущения, и навертывались слезы негодования.

Антоний завещал похоронить себя в усыпальнице фараонов Египта, рядом с его горячо любимой супругой Клеопатрой. Владыкой мира, наследником своим и Дивного Юлия Антоний провозглашал Цезариона, родного сына Цезаря, а не безродного приемыша, внука вольноотпущенника. Земли же, подаренные им Клеопатре, он заклинал своих сограждан навсегда закрепить за династией Лагидов. Впрочем, эта приписка являлась уже излишней, так как, по замыслу Антония, и Римом и Египтом станет править все тот же Цезарион.