Ганс Эйнсле - Я, Минос, царь Крита

Я подолгу задумывался над тем, когда же она попала ко мне: когда уже была собственностью моего отца?

В моей голове сменялись картины, которые приводили меня в замешательство. Были ли то мечты, фантазии или правда? Разве вначале отец не отдал её управляющему имением, которое очень ценил и использовал в качестве летней резиденции для нашей семьи? Разве не ходили слухи, будто однажды Гайя влепила управляющему пощёчину и швырнула ему в голову драгоценную вазу? Рассказывали, что однажды летним днём она выскочила из комнаты управляющего голой и угрожала убить любого, кто до неё дотронется.

Что она имела в виду под словом «дотронется»? Разве я то и дело не дотрагивался до неё?

Мне нравилась её кожа. Когда я проводил по ней кончиками пальцев, то сразу же начинал ощущать необычайную нежность и уже через несколько минут замечал, как блестели глаза Гайи.

Гайя во многом сформировала меня, воспитала своей женственностью, покорностью и самоотверженностью. Хотя за несколько лет у меня побывали самые разные учителя, общение с Гайей было совершенно иным.

Что за таинственная сила тянула нас друг к другу? То ли это были её губы, часто целовавшие меня? Или тайна заключалась в её руках, которые ласкали и защищали меня? Или это был всего лишь запах её тела — масло, которым она умащивала кожу?

Меня снова и снова мучили вопросы, на которые я редко находил ответы. Я был царевичем и, по крайней мере, здесь, в имении, представлял своего отца. Ему принадлежало всё: страна, люди, дома. Корабли и поместья. И в первую очередь, разумеется, все рабы.

Разве я не имел права, нередко спрашивал я себя, домогаться рабыни, которая мне нравилась, и увлекать её в свою комнату? Разве она под страхом наказания не должна была беспрекословно повиноваться мне и быть готовой на всё?

Какой-то внутренний голос подсказывал мне, что рабыня должна была подчиняться мне, что я даже имел право убить её, если бы она воспротивилась моей воле.

Вскоре я обнаружил, что у одной девушки мне нравится лицо. А у другой — цвет кожи или волосы. У одной мне нравились ноги, у другой — манера двигать руками. Некоторое время я был влюблён в дочь одного чиновника только потому, что у неё был приятный голос и мне нравилось, как она держится.

Это была ночь, какие бывают часто. В моей комнате стояла такая тягостная жара, что Гайя распахнула все окна и двери, чтобы устроить сквозняк. Но мне, несмотря на это, не удавалось заснуть, и я вышел наружу, в темноту. До моего слуха донеслись любовные крики, вздохи и нежные слова.

Каким-то образом я очутился в комнате, где кружком сидели несколько мужчин и поочерёдно прикладывались к небольшой амфоре.

Они тут же угостили меня вином. Оно оказалось крепким, очень сладким и быстро ударило мне в голову. С каждым глотком я всё больше приходил в восторг.

Разве мне не говорили, что я, царевич, не должен допускать фамильярности и мне ни при каких обстоятельствах не следует становиться на короткую ногу со слугами и рабами?

Не это ли мешало мне быть чистосердечным с Гайей? Пожалуй, были моменты, когда я был готов покрывать поцелуями её глаза и губы, однако я испытывал какую-то робость, какую-то застенчивость, которую никак не мог преодолеть.

А сейчас я сидел среди мужчин, которых никогда прежде не видел, и был в чём-то похож на них.

У одного был искалеченный нос, словно ему когда-то перебили носовой хрящ. Другой, с лицом шакала, казался очень тощим. Рядом со мной сидел человек с одутловатым лицом. При каждом слове щёки у него тряслись. Почему он сразу пришёлся мне по душе, хотя обычно я не признаю толстяков? Напротив был человек с нечестными глазами. Даже по его рукам было видно, что он — лжец и обманщик, и всё в нём — сплошное притворство. Я улыбнулся ему.

Вино оказалось чудесным, оно давало неведомое мне прежде ощущение счастья. Всё представлялось простым и легко разрешимым. Землетрясение и бури, крики умирающих и стоны раненых были всего лишь далёким сном, и чем чаще я прикладывался к амфоре, тем светлее и прекраснее становилась жизнь.

Откуда-то издалека доносился голос, повествующий о встрече с женщиной. Я различал слова, описывающие груди и ноги. Совсем близко мне почудилось лицо Гайи. Разве каждая частица её тела не источала любовь и страсть?

— Страсть? — спросил я.

— Это всего лишь похоть, — осклабился лжец.

Я ему не поверил.

— Любовь — это теплота, это счастье и искренняя дружба, — возразил я.

— Ты когда-нибудь видел, — спросил мой сосед, — быка, который, полный теплоты и счастья, — передразнил он меня, — влезает на корову? Всё это чепуха, — закончил он.