Георгий Марков - Соль земли

И только произнёс Краюхин эти слова, как с Мареем произошло нечто необычное: он вскочил, раскинул руки и на минуту замер в безмолвном сосредоточении. Годы, наподобие леса закрывавшие горизонты его долгой и трудной жизни, как бы раздвинулись, и он увидел то, что произошло много-много лет тому назад.

…Управитель скита посылает его вместе с артелью монахов в Заболотную тайгу, в вершину речки Кривой. Вместе с ними – высокоярский купец старовер Засипатор Тихомиров. Несколько дней в большой дощатой лодке-завозне продираются они через заросли леса, склонившиеся над руслом капризной извилистой речки. Наконец они добираются до её истока. Она вытекает из кочкастого, заросшего мохнатыми елями болота. В середине этого болота, словно стиснутые каким-то неведомым силачом, возвышаются кремнистые рубцы. Монахи расчищают лес, вырубают корни, потом долго и мучительно рубят неподатливую, пронизанную рыжими камнями землю. В ящиках они тащат эту землю в лодку и плывут назад. А потом управитель посылает его вместе с купцом в Высокоярск. Он сдаёт ящики с каменистой землёй на литейный завод инженеру с немецкой фамилией…

– Помню, помню… Было всё это… было, – вздымая руку выше головы, весь просияв, сказал Марей. Что-то необыкновенно торжественное было в его позе и в его тихих, но твёрдых словах: «Помню… Это… было».

Краюхин и Софья невольно встали.

– Что вы вспомнили, Марей Гордеич? – осторожным голосом, боясь нарушить течение воспоминаний старика, спросил Краюхин.

– А то вспомнил, сын мой, на что ты меня сам надоумил. Бывал я в вершине речки Кривой. Плавал туда со скитской братией за рудой. Возил её потом в Высокоярск.

– На литейный завод купца Кузьмина? – Софья смотрела на Марея расширенными глазами.

– На литейный завод купца Кузьмина, – подтвердил Марей. – Был там инженер, немец…

– Фон Клейст? – спросила Софья.

– Он. Фон Клейст… Я, как сейчас, его помню. Седой, в золотых очках, с толстой тростью в руках. Барин!

Краюхин одарил Марея таким взглядом, в котором было всё: и восторг, и преклонение, и растерянность… Так и казалось, что Краюхин бросится сейчас к старику и сожмёт его в своих молодых, сильных объятиях.

Но Ульяна опередила Краюхина. Послышался её звонкий голосок:

– Дедушка Марей Гордеич! Наши люди никогда вас не забудут! Никогда! – Она схватила старика за руку и прижала к своей щеке.

Сон не приходил. Стоило закрыть глаза, как сейчас же в непроницаемом мраке возникали стены ямы, извилистые траншеи, квадратные площадки, очищенные от таёжного бурелома. С ярой назойливостью лез в глаза проступавший над самым дном ямы, отчёркнутый снизу глиной, а сверху разноцветной галькой крепко спрессованный слой песка, пересыпанного чёрной примесью.

Краюхин ворочался с боку на бок, сердился сам на себя. «А, чёрт её побери! Но хватало ещё бессонницей заболеть!» Он часто курил, выходил дважды на воздух, но, заслышав беспокойные вздохи Ульяны в соседней палатке, спешил обратно.

Уснул он поздно, а проснулся на рассвете. Побаиваясь шумом разбудить людей раньше установленного времени, он на цыпочках осторожно прошёл мимо палаток к реке, умылся наскоро и отправился на раскопки.

В голове его в такт шагам звучали всё те же слова, которыми он бредил всю ночь: «Слой песка, слой песка, слой песка».

На траву выпала обильная, крупная роса. Сапоги и брюки его стали мокрыми. Капли падали с веток деревьев на фуражку, попадали на лицо и даже за воротник гимнастёрки. Он выломил палку, пошёл медленнее, ударяя по веткам деревьев, сбивая с них воду.

Но вот ему показалось, что позади него захрустел валежник. Он на секунду остановился, послушал и пошёл дальше. Ружьё висело на плече. Он ощупал его ложе, словно убеждаясь, на месте ли курки.

Валежник захрустел снова, и на этот раз это не было обманом слуха.

– Эгей! – негромко крикнул Краюхин, снимая с плеча ружьё.

– Это я, Алексей Корнеич, – виноватым тоном проговорила Ульяна.

– Ты что за мной шпионишь? Спала бы себе сколько влезет, – строго сказал Краюхин. Но строгость была только в голосе. Карие глаза искрились радостью, на губах трепетала ласковая улыбка. Он снова повесил ружьё на плечо, протянул руки навстречу Ульяне, обнял её.

– Ах, Уля, Уля! – со вздохом произнёс он, целуя её в глаза и в губы.

– Что Уля? – встрепенулась она.

– А то Уля, что взяла ты меня в полон, как слабовольного, уставшего солдата. И теперь что мне делать? С тобой мне хорошо и радостно, а без тебя и худо, и тоскливо, и тошно…