Виктор Мануйлов: Жернова. 1918–1953. Книга третья. Двойная жизнь

— Жив твой Василий, жив. Более того, голубушка моя: кризис, можно смело сказать, миновал, теперь жених твой пойдет на поправку. Так что напрасно ты испугалась и нас напугала тоже. А сейчас он спит — впервые с начала болезни. И это хорошо. Теперь ему есть да спать надо, глядишь, через пару недель вставать начнет. Так что радуйся, Машенька: труды твои даром не пропали.

Помог Марии встать на ноги, довел до Васильевой койки, чтобы она сама убедилась в правдивости его слов.

Точно, Василий спал, дыхание его было ровным, худое лицо спокойным и будто даже порозовевшим. Мария смотрела на него, постепенно узнавая в этом лице лицо другого Василия, уверенного в себе, живущего своей, непонятной для Марии, жизнью, в которой ей до сих пор не находилось места. И Марии стало страшно: выздоровление Василия могло вернуть все на старое, и она, уткнувшись лицом в широкую и мягкую грудь доктора, забилась в беззвучных рыданиях.

В сестринской Марию отпоили валерьянкой и уложили спать. Но за ночь она несколько раз вставала, тихонько скользя по крашеным половицам домашними тапочками, пробиралась в знакомую палату и при слабом свете ночника вглядывалась в лицо спящего Василия. Ее пугало, что скоро она ему не будет нужна, потом все узнают, что она ему вовсе даже и не невеста, а не поймешь кто. И что же ей тогда делать? Как жить?

"Господи! Господи! — просила Мария. — Сделай так, чтобы он меня полюбил тоже. Ведь ты все можешь, миленький Господи, тебе это ничего не стоит, а для меня он единственный, другого мне не надо".

Тем же вечером, отработав дневную смену на сборке электрических лампочек, Мария уговорила Зинаиду пойти вместе с ней в больницу: она боялась оказаться с глазу на глаз с Василием, она не знала, что скажет ему, как объяснит свое появление в его палате, не говоря уже об остальном.

Но прежде чем идти в больницу, девушки забежали в общежитие, и Мария одела на себя самое лучшее платье, уложила с помощью Зинаиды коротко остриженные волосы двумя волнами на левую сторону, надела кокетливую шляпку из рисовой соломки, с букетиком искусственных фиалок и спадающей на лицо шелковой сеткой.

Увы, все приготовления Марии оказались напрасными: Василий спал и, как рассказала дежурившая медсестра, просыпался за день лишь два раза, да и то не совсем, а как бы на полглаза, зато проглотил несколько ложек куриного бульона, а то ведь все время до этого держался на искусственном питании через резиновую трубку да внутривенном вливании глюкозы и витаминов.

Девушки посидели возле койки Василия с полчаса, но тут пришел заведующий терапевтическим отделением Николай Николаевич, доктор уже в летах, лысый, но с бородкой и при усах, которого Мария побаивалась, и решительно выпроводил обеих девушек из палаты.

— Все, милые мои, — сказал он ворчливо, прикрыв за собою дверь, — в ваших услугах больной практически не нуждается. Спасибо тебе, Машенька, большое спасибо за помощь, но тебе пора подумать и о себе: эка ты в кого превратилась — кожа да кости. Жених поправится и не узнает свою невесту. Так что мы тут как-нибудь сами теперь управимся, без твоей помощи. Идите, идите, барышни, и без разговоров! — ворчал он, дергая себя за бородку. — А то вообще больше не пущу. Сейчас у больного такой опасный период, что любая инфекция может свести на нет все наши усилия. Приходите дня через два-три, не раньше.

— Только вы ему тогда не говорите, что Маня возле него дежурила, — вставила Зинаида. — А то он парень с норовом, мало ли что ему в голову взбредет…

Николай Николаевич развел руками:

— Боюсь, что слишком много народу об этом знает. А каждого не предупредишь. Да и, положа руку на сердце, не вижу я ничего дурного в том, что ему станет об этом известно раньше, чем Маша сама ему признается. Ценить должен и радоваться. Так-то вот.

— Вот черт лысый! — ругалась Зинаида, шагая рядом с Марией к трамвайной остановке. — И почему в начальство пролезают такие вредные элементы? Куда ни посмотришь, везде одно и то же: как начальник, так обязательно придурок недорезанный. Терпеть ненавижу я всяких начальников! — заключила Зинаида, понизив голос: они как раз подходили к трамвайной остановке, где толпился народ, по преимуществу из служилого люда, который легко отличить от представителей рабочего класса: и выглядят почище и поаккуратнее, и разговоры у них совсем о другом, а мужики матом ругаются значительно реже, и то не при бабах.

Василий проснулся, как ему показалось, от слишком громкого чириканья воробьев. Птахи что-то не поделили между собой на жестяном подоконнике раскрытого настежь окна, затянутого марлей от мух и комаров. Скосив глаза и чуть повернув голову набок, он неотрывно смотрел, как на марлевой занавеске подпрыгивают и вспархивают тени неугомонных птах, как трепещет листва на ветке, протянутой к самому окну, и полощутся солнечные блики.