Исабель Альенде - Дом духов

У себя дома молодожены гостей не принимали, и спустя несколько недель местные сеньориты перестали приглашать Бланку. Прошел слух, что она гордячка, высокомерна и совсем нездорова, что вызвало еще большую симпатию к французскому графу, приобретшему славу страдающего и терпеливого мужа.

Бланка поддерживала хорошие отношения с супругом. Спорили они лишь тогда, когда дело касалось семейного бюджета. Она не могла объяснить себе, почему Жан, позволяя себе роскошь покупать фарфор и ездить в леопардовом автомобиле, не может оплатить счет китайца из магазина или выдать жалованье слугам. Жан отказывался обсуждать это под предлогом, что финансы — сугубо мужские дела, и у нее нет необходимости забивать свою головку колибри проблемами, которые она не в состоянии постичь. Бланка догадалась, что открытый счет Жан де Сатини получил от Эстебана Труэбы и, не в силах договориться с мужем, отступилась, перестав вникать в эти вопросы. В этом доме, стоящем среди песков, она существовала словно цветок других широт. Окружавшие ее странные индейцы, казалось, жили в ином измерении, что заставляло ее сомневаться в собственном здравом рассудке. Реальность представлялась расплывчатой, — словно неумолимое солнце этого края, стиравшее краски, исказило вокруг предметы и превратило человеческие существа в тени, стерегущие тайну.

В спячке этих месяцев Бланка, хранимая существом, которое росло в ней, забыла меру своего несчастья. Она перестала постоянно думать о Педро Терсеро Гарсиа, как это было раньше, и ушла в сладкие и хрупкие воспоминания, которые могла вызвать в себе в любой момент. Ее чувственность притупилась, и в редких случаях, когда она размышляла о своей несчастливой судьбе, она находила удовольствие в том, что воображала себя плывущей словно в тумане, где не было ни горя, ни веселья, вдали от грубых проявлений жизни, одинокой, вместе со своей дочерью. Она стала думать, что навсегда утратила способность любить и что горение ее плоти окончательно угасло. Бесконечные часы она проводила у окна, созерцая блеклый пейзаж, расстилавшийся перед глазами. Дом стоял в черте города, окруженный скудными деревцами, устоявшими под неумолимым натиском пустыни. С северной стороны, где ветер губил всякую растительность, открывалось огромное пространство дюн и далеких холмов, колеблющихся под яркими лучами солнца. Днем Бланку угнетал жар вертикально застывшего солнца, а по ночам она дрожала под простынями от холода, спасаясь грелками с горячей водой и шерстяными шалями. Она смотрела на чистое небо, пытаясь обнаружить следы какого-нибудь облачка в надежде, что хоть капля дождя упадет на землю и смягчит гнетущую суровость этого лунного пейзажа.

Время текло размеренно, и единственным развлечением служили письма матери, где Клара писала о политической кампании отца, о безумствах Николаса, о чудачествах Хайме, который жил точно праведник, несмотря на свои влюбленные глаза.

Клара подсказала ей в одном из писем вернуться к керамике, чтобы занять руки. Бланка попробовала. Попросила привезти особую глину, которой пользовалась в Лас Трес Мариас, устроила свою мастерскую в задней части кухни и выбрала двух индейцев, чтобы построить печь для обжига керамических фигурок. Но Жан де Сатини смеялся над ее художническим порывом, говоря, что если это всего лишь занятие для рук, то уж лучше бы она вязала варежки или научилась печь слоеные пирожки. Бланка кончила тем, что оставила свою работу, не столько из-за сарказма мужа, сколько потому, что не пыталась соперничать с древним гончарным ремеслом индейцев.

Жан занимался организацией своего нового дела с таким же упорством, с каким раньше занимался шиншиллами, однако с большим успехом. Помимо некого немецкого священника, который тридцать лет колесил по этой земле в поисках забытого прошлого, никто больше не заинтересовался реликвиями инков, поскольку считалось, что они не имеют коммерческой ценности. Правительство запретило торговлю индейскими памятниками старины и передало концессию священнику, он был уполномочен реквизировать вещи и передавать их в музей. Жан впервые увидел их в запыленных музейных витринах. Он провел два дня с немцем, который был счастлив, что после стольких лет встретился с человеком, заинтересовавшимся его работой. Он не остановился перед тем, чтобы раскрыть свои обширные познания. Так Жан узнал о том, как можно определить время захоронений, научиться различать эпохи и стили, узнать, где располагались кладбища в пустыне — с помощью невидимых для привычного взгляда знаков — и в конце концов пришел к заключению, что хотя индейские черепки были лишены золотого блеска египетских погребений, они имели по меньшей мере ту же историческую ценность. И как только Жан де Сатини получил всю необходимую информацию, он организовал группы индейцев для раскопок ценностей, ускользнувших от археологического рвения священника.