Арсений Семенов - Землепроходцы

Утром казаки сперва увидели далеко, у закраины ледяного поля, чистую воду, и у них появилась надеж­да на спасение.

Ночью впервые за долгие недели под днищем был слышен плеск воды: льдина подтаяла снизу. Судно, должно быть, дрейфовало в струях теплого те­чения.

Со следующего утра казаки стали делить день на часы, ибо с каждым часом ледяное поле уменьшалось и уменьшалось, словно по какому-то волшебству.

Семейка в этот день отварил целую кетину. Кроме того, из затаенной горсти муки он испек последнюю ле­пешку, и казаки получили на обед по крошечному ее кусочку.

Ночью Семейка был разбужен грохотом и сотрясе­нием судна. Вскочив с топчана, он едва удержался на ногах: судно накренилось на правый борт. Затем оно дернулось и накренилось влево. И вдруг плавно и легко закачалось с борта на борт!

Торопливо одевшись, вместе с Умаем выскочили они на палубу.

Там уже толпились возбужденные казаки. Треска, не­истово сверкая глазами, проорал ставить паруса на всех мачтах. Ослабевшие казаки с трудом выполнили его приказание. Лодия дернулась и, медленно набирая ход, пошла вдоль трещины.

Вскоре Семейка заметил, что расколовшаяся льди­на перестала расходиться и ее половины начали сдви­гаться. Теперь все поняли тревогу Трески и его поспеш­ность. Если они не успеют выскочить из водного кори­дора до того момента, как льдины сомкнутся, страшно подумать, что произойдет.

Судно между тем шло уже полным ходом, пеня чер­ную, как деготь, воду. А белое чудовище — льдина — все продолжало сжимать стальную пасть.

У Семейки от напряжения выступил на лбу холод­ный пот.

Судно едва успело выскочить на чистую воду, как позади с треском сошлись льдины.

Семейку оставили силы, и он опустился на палубу. По лицам казаков струились слезы.

Держа в руке факел, Соколов приказал казакам идти спать, Семейке же с Умаем велел немедля сварить поесть для Трески и Буша: мореходам предстояло всю ночь дежурить у кормила.

Наступившее утро исторгло из казачьих глоток крик радости: впереди, совсем близко, маячили белые вер­шины гор.

К полудню судно бросило якорь возле устья какой-то речушки.

Решено было спустить бот и наловить сетью рыбы.

Однако ни у кого из казаков, не исключая и Соко­лова, не было уже сил сесть на весла. На ногах дер­жались только Треска с Бушем да Семейка с Умаем. Они и отправились на устье.

До берега гребли, поочередно меняясь на веслах. Вытащив бот на приливную полосу, они вынуждены бы­ли лежать на песке, пока смогли подняться на ноги. Затем снова столкнули бот в воду и вошли в устье реки. Была она совсем невелика, не шире их сети. Но ры­ба толклась в ней густо, лезла прямо под весла.

С первого же замета взяли два десятка кетин.

Опасаясь, что не хватит сил добраться до судна, ре­шили изжарить пару рыбин на костре. Ели без соли. Затем, погрузив в бот подсохшую сеть, отупевшие от забытого ощущения сытости, взялись за весла. К судну пригребли уже в сумерках.

Простояв на якоре двое суток, пока казаки наби­рались сил, судно взяло курс вдоль берега. Льды за­несли их далеко на юг от Охотска.

Пятого июля мореходам открылся лиман Охоты и Кухтуя, стены и башенки Охотского острога.

Сойдя на берег, казаки целовали песок на охотской кошке, обнимали землю, ощупывали ее руками: им еще не верилось, что они добрались живыми до твердой суши.

На берегу Семейку с Умаем ожидали печальные но­вости. Прошлым летом по тайге прошел черный мор, унесший целые стойбища. Умер старый Шолгун, умерла Лия. Привезенное Умаем известие о том, что на Камчат­ке действительно много незанятых тундр, удобных для оленеводства, теперь мало кого из ламутов могло заин­тересовать, разве что северные роды Долганов и Уяга­нов, меньше пострадавшие от мора.

Семейка, распрощавшись с другом, отправился вме­сте с Соколовым и всей командой в Якутск. Прибыли они туда осенью. Сил Соколова хватило ровно настоль­ко, чтобы доложить воеводе об удачном окончании экспедиции, сдать пушную казну и ясачные книги. Однако он успел поговорить с воеводой о своем толма­че, и тот выправил Семейке нужные бумаги для путе­шествия в Москву.

В покосившейся хате казацкой слободки прощался Семейка с Соколовым. Прощание было тягостным. Из всех щелей дома пятидесятника глядела нужда. Ше­стеро ребятишек — от пяти до двенадцати лет — копо­шились в тряпье на печи. Жена Соколова, вялая, изму­ченная женщина, тихо всхлипывала в углу, предчув­ствуя беду.

Соколов силился улыбнуться Семейке.