Пётр Федоренко - Лепта

Залп отпугнул толпу.

— Что творится!

— Боже милосердный, спаси и помилуй!

Саша придвинулся ближе, принялся пристально всматриваться в лица бунтовщиков, словно знакомых искал.

— Московцы не хотят присягать государю Николаю Павловичу, они за Константина!

— Совсем они никакого царя не хотят! — слышались рядом голоса.

«Не хотят присягать! Не хотят царя!» — повторял про себя Саша. Вдруг все слилось перед его глазами: плюмажи, кивера, мундиры, кони — все это обратилось вдруг в монотонный фон, на этом фоне видна была фигура юного прапорщика, который без шинели сидел на снегу, скреб снег руками и, размазывая его по лицу, громко плакал или смеялся — не поймешь.

Это поразило Сашу сильнее выстрелов. Когда прапорщик поднялся и пошел в толпу, Саша протиснулся к нему и вслушался в его бормотанье:

— Бедная Россия! Горстка храбрецов дерется за свободу народа, а сама она спит!

Прапорщик был слаб, жалок, с покрасневшими от слез глазами. На правом виске у него, рядом с синей пульсирующей жилкой, темнела родинка. Саша почему-то не мог оторваться от пятнышка. «Горстка храбрецов дерется за свободу народа, — повторились у него слова прапорщика, — горстка храбрецов… Кто же эти храбрецы — московцы да гренадеры?»

Бородатый дьякон оттеснил Сашу от прапорщика:

— Слыханное ли дело — подняться на государя императора. Ведь он помазанник божий.

«Божий» — дьякон пропел в полный голос, будто в церкви был.

— Александр, идем! — Гриша тянул Сашу за рукав. Теперь возле них толпа поредела. Они бросились на Офицерскую. Господи, скорее бы домой.

Куда там скорее… Всюду стояли, шли, ехали к Сенатской площади войска. Они перегораживали улицы, их приходилось подолгу пережидать. У Саши сердце замирало: дома волнуются, ждут его, а он до ночи не доберется. Они с Гришей так и шли не разнимая рук. У Саши родимое пятнышко прапорщика не выходило из головы. «Бунтовщик, бунтовщик-прапорщик. Как же он против государя решился? — вдруг подумалось ему. — Ведь он погибнет. Они все погибнут — и московцы, и гренадеры. У царя вон сколько войска».

Наконец, когда уже приблизились сумерки, они вырвались к Неве у Английской набережной, спустились и пошли по льду. Когда были на середине реки, до них долетел странный звук — будто где-то вблизи уронили на землю большой лист железа. Лист этот громыхнул, падая, потом громыхнул еще несколько раз, укладываясь на земле. За ним уронили новый железный лист, и он опять долго гремел, пока опять не улегся.

— Пушки! — сказал Гриша. Они оба тотчас остановились, вглядываясь направо. Там, откуда доносился пушечный гул, видны были черные фигурки солдат, бегущих с площади. «Это бунтовщики… Значит, бунт не удался, не удался», — понял Саша.

Пушечный гром снова потряс воздух. На льду Невы среди бегущих выросли белые фонтаны воды. Река, будто в ледоход, загудела. Это гудение отдалось под ногами.

Саша и Гриша поскорей выбрались на берег — и домой. В Академии — переполох, суета, страх. Они боком-боком, потихоньку — каждый к себе — разошлись. Саша осторожно толкнул свою дверь. Она распахнулась, навстречу перепуганные и — вместе — радостные голоса:

— Пришел!

— Саша! Ты жив, мой мальчик!

— Александр! Как ты долго не был!

Обступили Сашу, затеребили, задергали. Саша обвел взглядом родных. Катя и Маня зареванные, батюшка все еще в парадном профессорском мундире — он изо всех сил старается держаться спокойно, а в глазах слезы.

Дома! Как славно, как хорошо дома! — Саша вдруг ослаб, он отстранил Катю, подошел к отцу и прижался к нему, не стесняясь.

— Батюшка! Ах, вы бы видели!

— Полно Александр, успокойся, ты дома.

— Они же голодные, целый день ни крошки во рту! — вмешалась Арина. Саша удивленно посмотрел на нее. Что она говорит? До еды ли?

Подбежал Сережа, Саша подхватил его на руки.

— Душа моя!

Сережа обнял его за шею крепко. Неужто что-нибудь понимает?

За окнами мастерской мелькали тени бегущих людей, вдруг раздался глухой удар в двери Академии, еще один удар, крики донеслись. Саша невольно оказался у окна.

По набережной бежали солдаты-бунтовщики, во весь опор гналась за ними конница с саблями наголо. Вот настигнут один солдат, сверкнула сабля, и солдат, спотыкаясь, оступаясь, хватая воздух руками, упал. Потом пополз, торопясь, к окнам, вдруг затих. Саша втянул голову…

— Александр! Ты не должен смотреть! — Андрей Иванович оттащил Сашу от окна. — Ты не должен, не должен. — Это «не должен» повторялось у него само.