Пётр Федоренко - Лепта

Что вокруг происходило — об этом лучше не думать! Но как не думать? Он шарахался от каждого стука в дверь, от всякого громкого голоса.

Он все, все знал, все слышал: что арестовано пол-Петербурга, что Петропавловская крепость забита бунтовщиками, что в Зимнем день и ночь идут допросы, следствие. Арестованные — цвет общества. Какие имена называют — князь Трубецкой, князь Оболенский, князь Одоевский. Сам царь допрашивает заговорщиков.

Чем все кончится? Что будет? Почему бунтовщики не хотели никакого царя, ведь он — помазанник божий? От всех этих вопросов голова шла кругом.

Делил в эти дни с Сашей затворничество брат Сережа. Нет у Саши другого такого восторженного поклонника и почитателя и нет другого такого благодарного слушателя. О чем же ему рассказать? Конечно, об Иосифе Прекрасном. Наверное, как раз в Сережином возрасте Саша сам впервые узнал эту историю от батюшки, с тех пор и помнит и любит Иосифа, сострадает ему.

Несправедливо поступили с Иосифом братья: продали его в рабство, потому что отец Иаков одевал любимого сына в цветные одежды. Отцу братья сказали, что Иосифа разорвали дикие звери…

— Так нельзя делать! — сказал Сережа гневно. — Нельзя!

Жестокой к Иосифу была и жена Патифара, египетского военачальника, у которого юноша Иосиф стал домоправителем…

— Что сделала Женапатифара? — так Сережа воспринял ее имя.

Из-за «Женыпатифара» Иосифа отвели в темницу. И вот там, в темнице, куда он был заключен вместе с двумя приближенными фараона: хлебодаром и виночерпием, открылось его умение толковать сны. Узникам приснились сны, по которым — слушаешь, Сережа? — Иосиф угадал их судьбу. Хлебодару он предсказал смерть, а виночерпию — жизнь и благоденствие. Так и случилось, фараон помиловал виночерпия. Потом Иосиф разгадал сны фараона… И фараон сделал Иосифа правителем Египта. Вот когда Иосиф мог отомстить братьям: в голодную пору они не раз приходили в богатый Египет. Однажды слуги Иосифа подложили в мешок младшему брату Вениамину драгоценную чашу, а потом «нашли» ее там. Братья опозорены… Когда их горе и отчаяние достигли предела, Иосиф простил их…

— Вот! Правильно! — рассудил Сережа. Саша улыбнулся. Братцу невдомек, в каком состоянии Саша находится. Сережа рядом с холстом, на котором едва прорисованы фигуры будущей картины об Иосифе, выглядит комариком. Размер холста Саша заказал вровень брюлловской картине «Явление Аврааму трех ангелов». На большого мастера равнялся. Но разве может он с такой махиной почти в два человеческих роста справиться?

Неожиданно застучали в дверь — нетерпеливо, требовательно. Саша открыл. На пороге — Григорович. Задыхаясь от быстрой ходьбы, выговорил:

— Государь будет в Академии! К двум. Сейчас половина. Поспешите привести себя в порядок. Идем встречать коляску.

Как это — встречать коляску? Ведь это государь, а не квартальный надзиратель. Впрочем, что рассуждать — велено, стало быть, выполняй. Взял Сережу за руку и быстрехонько — домой.

Дома Саша сразу попал в руки Маняше. Никто не умеет так ловко взбить ему кок. Подошла матушка, внимательно оглядела Сашу: хорошо ли смотрится подпирающий подбородок белый галстук, ладно ли сидит фрак? Перекрестила:

— В час добрый!

Саша выскочил из квартиры, навстречу — Алеша Марков — напомаженный, косматая грива уложена, этакий паинька стал. На лестнице показался сам президент Академии Алексей Николаевич Оленин. За ним — профессора. Саша поклонился низко. Оленин строго посмотрел на него, на Алешу, видно, остался доволен.

— Славный день нынче, — сказал обоим. — Что ж, идемте встречать нашего батюшку!

Саша и Алеша уступили дорогу. Не заботясь о том, слышат или не слышат его воспитанники, Оленин сказал графу Толстому довольно громко:

— Славные ребята. Особенно Саша Иванов. Двадцати нет, а уже конкурирует на Большую золотую медаль. Ему поучиться в Италии — и такого художника надо будет поискать… А?

Саше неловко стало. Но никому до него нет дела: на улицу спешила вся Академия. Повернув головы в сторону Зимнего, ждали высокого гостя.

Показался поезд — три кареты: стало быть, царь со свитой. Лошади — рысаки серой масти, форейтор и кучера в четырехугольных шляпах, шитых золотым галуном. Сбруя блестит, кареты открытые, лакированные, обиты позументом — блестят.

Вот они совсем рядом… Григорович подтолкнул Сашу и Алешу, как только кучер натянул вожжи, сдерживая лошадей. Лошади осели на задние ноги, остановились.