Пётр Федоренко - Лепта

Петя продолжал:

— У теперешнего поколения подрезаны крылья. Но придут, придут иные поколения. Увидишь.

Саша засуетился, заспешил домой.

— Полно, Петя. Что ты говоришь? Это — грех… Как нехорошо, что я здесь оказался. Мне работать надобно. Прощай, Петя!

Он побежал от Пети, дробно стуча каблуками по мостовой. «Господи, так и пропасть недолго… Царь никого не щадит! Ведь вешают… Как быть, как жить теперь?» — думал испуганно Саша.

Дубовая резная дверь с медной витой ручкой, обитая медными листами внизу, знакома Саше до мельчайших царапин, до последнего медного гвоздика, ярко начищенного служителем. Сюда — в Общество поощрения художников — он приходит почти каждый день. И хоть в здание заходит не часто, однако на дверь смотрит всякий раз.

Сегодня он решился, потянул на себя ручку, отворил дверь, вошел, отряхнув с ног мокрый весенний снег. В вестибюле, как всегда, пусто. Навстречу поднялся служитель:

— Что угодно-с?

— Петрович, его сиятельство будет ли нынче?

— Не могу знать… — служитель пожалел Сашу, — вы пройдите, господин хороший, к Льву Ивановичу. Он — здесь.

Саша сбросил шинель, пошел к Льву Ивановичу Килю. Это был пайщик Общества, офицер из немцев, рисующий на досуге акварелью. Саша знал его хорошо: мелькал Киль на всех выставках в Академии, на всех собраниях художников.

Сидел Киль за большим дубовым столом конференц-секретаря. Усами и бакенбардами или еще чем-то неуловимым, может быть выдвинутым подбородком, походил на царя. Он сидел, углубившись в бумаги, поэтому не сразу увидел Сашу, не сразу ответил на поклон.

— О! Иванов-младший! Что же вы все ходит и ходит? Общество имеет много дел. Не только вы. Мало ли что. Я тоже хочу ехать Рим. Всем нужно необходимо совершенствование.

«Но вы не получали, господин Киль, Большой золотой медали, а я получил», — подумал Саша. Разве поймет этот лощеный франт, что нет мочи более ждать. Ведь два года прошло с той поры, как принято решение, — да вот под рукой у Киля лежит фолиант дел Общества, где черным по белому написано, а Саша это наизусть знает, что «Иванов принадлежит к числу весьма немногих молодых художников с дарованиями, по летам их весьма много обещающими, и что в рисунке, выражении и эффекте он доказывает способности, большую на него надежду подающие». Комитет Общества потому и положил «для вящего усовершенствования в художествах отправить его на счет Общества в Италию, к чему с прекращением срока пребывания в чужих краях Карла Брюллова представилась совершенная возможность».

— Решение послать вас в Италию, — сказал Киль, — отложено… Вы не знает, что сделал этот прекрасный Карл Брюллов. Он вернул — вы только вообразит и представит — он вернул Обществу деньги, которые ему милостиво направили, правда, с задержкой, с опозданий. Мало ли что. Он не повинуется Обществу. И вот — вы. Если вы будет в Италии, — Киль усы распушил указательным пальцем, — вы будет писать в Общество отчет за каждый шаг. Вы еще не доказал свою благонадежность…

Саша осуждающе посмотрел на холеное лицо Киля и вышел не поклонившись…

Дубовая дверь, когда он ее захлопнул, спружинила и толкнула его в спину. Он оступился в сугроб.

— Ну и поделом! Не ходи, не надейся! — усмехнулся он невесело и поплелся домой, горько думая, что Италия останется для него недосягаемой мечтой.

Дома, слава богу, никто ему, кроме Арины, не встретился, стало быть, не надо было рассказывать о визите в Общество, — он юркнул в батюшкину мастерскую, присел на диванчик, пошмыгал после улицы носом и, как ни в чем не бывало, взялся за палитру. Здесь, среди родных стен, среди изготовленных им и батюшкой картин и образов, где каждая краска пахнет своим запахом, он успокоился. Что ж, не ехать так не ехать. Он готов и остаться. Это проще простого. Как Петя Измайлов, обзаведется семейством и будет работать в живописной артели: расписывать потолки во дворцах вельмож…

Да отчего же сложности? Отчего не посылают его в Рим? Он думал, что виною его неотправки все та же причина — неизжитое подозрение, что ему батюшка помогает работать, что не сам он рисует. Но потом узнал: кому-то выбор сюжета картины увиделся подозрительным — виночерпий и хлебодар равны в грехе и праведности, но царская милость коснулась виночерпия — и он счастлив, а хлебодар убит горем, потому что царь приговорил его к смерти, осудил ни в чем не повинного. Стало быть, слепая воля царя решает судьбу людей? Как же можно это писать?