Пётр Федоренко - Лепта

— Достойный сюжет. Но сложный, — покачал головой Андрей Иванович. — Тут обыкновенно рисуют толпу, а она много внимания требует. И времени…

Саша глаза отвел. Андрей Иванович понял: сыну очень хочется попробовать силы в многофигурной композиции. Недаром он то бросится Минина и Пожарского изображать в окружении народа, то древнерусского князя Святослава на биваке среди воинов. Андрей Иванович положил руку на плечо Саши, сказал ласково:

— Это все у тебя, Александр, впереди. Пока ты возьми для картины две-три фигуры. Что-нибудь из истории Иосифа Прекрасного. И напиши прекрасно! — скаламбурил Андрей Иванович. — Это тебе сейчас по плечу… Я прошу тебя: не прячь от меня своих мыслей. Что задумаешь, покажи… Более всего я поражен бываю, когда художник замахивается на большое полотно, не имея к тому сугубой подготовки. Сколько, бывало, славно начинавших поприще уходили в неизвестность, потому что желание превышало их силы. Ты, друг мой, стремишься стать историческим живописцем. Будь же вдумчив и трудолюбив, готовься к этому серьезно.

Андрей Иванович был огорчен. Он не боялся, что Егоров — Сашин профессор — из-за неприязни к нему — Андрею Ивановичу — навредит в воспитании сына, но хотел и сам участвовать в этом воспитании, потому и добивался, чтобы Саша делился с ним своими замыслами.

Саша вовсе не хотел обижать отца, но после упреков Алексея Егоровича в том, что Иванов-младший вроде бы не сам работает над своими эскизами, он, чтобы не вызывать лишней ссоры между отцом и Алексеем Егоровичем, в самом деле замкнулся от батюшки.

Впрочем, огорчение Андрея Ивановича растаяло скоро: во время завтрака, поглядывая на домочадцев, он уже не хмурился…

Завтракали при свечах. Несмотря на раннее время, вся семья уже была на ногах. Такой порядок завели давно. Андрей Иванович сидел во главе стола. Екатерина Ивановна — напротив. Между ними — ближе к Екатерине Ивановне — усаживались всегда девочки: Лиза на высоком стуле, Катя и Маня. Мальчики — Саша и Сережа — размещались возле Андрея Ивановича.

Совсем недавно, будто вчера это было, сидели за столом сыновья: десятилетний Петя и пятилетний Павлик, которых вот уже четыре года как унесла холера. До сих пор Андрей Иванович и Екатерина Ивановна не опомнились от горя. Любимый Петин стул с гнутыми ножками, синяя фарфоровая чашка и серебряная ложка, щербатенькое блюдечко Павлика как только попадутся на глаза, сжимается сердце. Было у Андрея Ивановича и Екатерины Ивановны еще трое детей — две девочки и мальчик, которые умерли во младенчестве, потому и нет той боли при воспоминании о них. А Петя и Павлик… что говорить: никому не дай бог пережить таксе.

Заведено было, что за стол садились одетыми, готовыми к выходу. Съедали все, что Арина положит в тарелки. Одна Маня свои кусочки незаметно (она думала, что незаметно) подкладывала Саше. Что с ней будешь делать, ничего не ест. За столом не позволялось болтать о чем угодно: позволялось говорить о делах, о серьезном.

В конце завтрака Андрей Иванович, посмотрев на часы, проговорил с улыбкой:

— Вот, матушка, было у нас две Катерины…

Саша подхватил:

— Теперь Вторая с нами попрощается.

Катя вспыхнула:

— Батюшка! Саша!

Екатерина Ивановна тоже вставила:

— Да. Наденет наша Катенька белое платье и фату и пойдет под венец. Господи, помнишь ли, батюшка Андрей Иванович, давно ли мы под венец-то шли?

Екатерина Ивановна рассмеялась. Смех этот и прищуренные глаза ее молодили. На минуту увиделась она Андрею Ивановичу той самой юной девушкой, с которой под венец шел.

— Съездите к самым лучшим портным. Надобно, чтобы Катя наша была лучше всех! — сказал Андрей Иванович. Выйдя из-за стола, он привычно перекрестился, кивнул Саше:

— Александр, не опоздай! — и вышел.

Скоро и Саша за ним отправился. Квартира Ивановых находилась на первом этаже Академии. Сначала по лестнице, потом по длинному коридору вышел он к академической церкви святого Духа. Было около девяти. Рассвет уже занимался. Сквозь открытые двери увидел Саша при свете тонких и частых свечей иконостаса желтые лица воспитанников — церковь была полна. Тут собрались все сословия Академии от стриженой, с оттопыренными ушами, в мышиного цвета куртках мелюзги до седых профессоров.

Профессора, которых воспитанники называли любовно и уважительно праотцами, степенно располагались на привычном месте у амвона. Бросались в глаза надетые по случаю торжества темно-зеленые мундиры с воротниками, шитыми золотом и серебром, у некоторых были надеты через плечо ленты кавалерии, на отворотах фраков сияли, перекликаясь с блеском иконостаса, кресты и звезды орденов. Праотцы — слава Академии и слава русского искусства.