Аркадий Савеличев - Последний гетман

– Вы можете с лихвой отплатить ему, ваше величество: произведите короля в русские фельдмаршалы.

– Да?.. Сегодня встретимся у твоего брата. Я там и свою шуточку тебе покажу. Сам оценишь – чья лучше.

От нечего делать – ведь до вечера было еще далеко – вздумалось пройти рядом комнат, где толпились, как всегда, придворные. Немудрено, всем хотелось попасться на глаза новому Государю. Моды менялись, а вместе с ними и люди. Уму непостижимо, сколько появилось военных мундиров! Маскерад, да и только. Граф Разумовский поклонился князю Трубецкому. Этот обломок Петровской эпохи с какой-то стати был назначен лейтенант-полковником Измайловского полка, следовательно, находился в подчинении у графа Разумовского. В полку он всем надоел своими советами и указаниями – что теперь носить и как лучше носить. Командир измайловцев еле сдержал улыбку. Старый придворный всегда сказывался больным, а тут предстал в полном вооружении – хоть сейчас в бой. Лет за семьдесят уже ему было, подагрические ноги, в сапогах-раструбах, еле держали округлое, грузное тело, затянутое в полный мундир, перевязанное галунами. Истинный полковой барабан, со шпагой на обвисшем боку – мундир все-таки не мог сдержать всех телес. Графу Кириллу Разумовскому пришлось остановиться и посторониться: его скачущей походкой нагонял Государь, а подчиненным не пристало идти впереди. Глаз уловил забавную сцену: князь Трубецкой, присевший было на кушетку, шариком скатился с нее и встал во фрунт. Вот стоял – и стоял, не падал, а упал обратно уже по прошествии Государя. Видимо, непрошеная улыбка и привлекла внимание Петра.

– Рано улыбаетесь, граф, – напомнил он, пробегая мимо; сзади тянулся длинный хвост придворных.

Граф Кирила обругал себя хохлацким волом, на некотором отдалении следуя за Государем. Тут кого угодно можно было встретить, в том числе и весталку, которая приняла его улыбку благосклонно и заинтересованно. Опасная молодая дама! Родная сестра Елизаветы Воронцовой и племянница канцлера – она все и обо всех знала, везде совала свой аккуратный, симпатичный носик. Да и в выражениях не стеснялась, зачастую опасных для постороннего слуха.

– Вы слышали, граф?.. – таким громким шепотом заговорила, что не только ближнее окружение – Государь мог оглянуться.

– Что такое? Землетрясение? Комета пролетела? Моя Малороссия сквозь землю провалилась?..

– Хуже, граф! Фельдмаршал Миних возвращен, из Ярославля прибыл бывший герцог Бирон. А Бестужев пребывает в ссылке! Каково?

– Княгиня, спросите об этом своего дядюшку-канцлера, – хотел пройти мимо, да этикет не позволял; Екатерина Дашкова, кукольного вида семнадцатилетняя дама, была у всех на виду и на слуху.

Но ей хоть бы что!

– Дядюшка в нашем заговоре не участвует. О Бестужеве пред Государем не станет ходатайствовать. Как, свое канцлерство терять?

Вот те раз! Стоит пройти по коридорам дворца, тебя и в заговорщики определят. А там ведь и до Шлиссельбурга недалеко…

Еле отделался от прекрасной весталки, проходя мимо прежних покоев брата. Алексей перебрался в свое городское поместье, прослышал, что его хотят назначить главнокомандующим заграничными войсками, – и убрался восвояси. Если Кирилл не был военным, так брат-то и подавно. Вот умора будет, если и его заставят маршировать!…

Алексей Григорьевич плохих обедов не задавал. Вельможа оставался вельможей, хотя от дел был вроде бы отстранен. С первой попытки просьба об отставке неудалась – совестно стало Петру Федоровичу за все прошлые обеды и угощения. Но настырный хохол не отставал: у него имелось все, что душе угодно, а чего мозолить глаза завистникам? Новые люди трон окружили, пинками вышибают прежних фаворитов. Значит, дожимай Государя – и он дожал. Уже 6 марта появился указ:

«Генерал-фельдмаршалу графу Разумовскому быть уволенным и вечно свободным от всей военной и гражданской службы, с тем что, как у двора, так и где б он жить ни пожелал, отдается ему по чину его должное почтение, обещая его импер. величество сами сохранить к нему непременную милость и высочайшее благоволение».

Указ был только что обнародован, и Кирилл Разумовский понимал, что Государь не хитрит в своих намеках. Старшему брату он помирволил, но почему бы не бросить в заграничный поход брата младшего? Отдувайся по своему родству!

Пока же все шло должным порядком. Хотя на Петра Федоровича нельзя было положиться – вдруг выкинет какую-нибудь внезапную, дикую штуку? Но, видимо, роскошные блюда располагали к умиротворению. Два оркестра играли на хорах, пели итальянские кастраты, мода на них в Петербурге пошла. Тосты гремели. При имени Государя грохали пушки за окном. Так было в Гостилицах, так узаконилось и в городском поместье – только заряды в жерла пушек запихивали холостые; Елизавета Петровна еще на том настояла, говоря: «Город не разнесите, граф Алексей Григорьевич!» – «Не разнесу», – обещал он и в память о ней слово держал.