Аркадий Савеличев - Последний гетман

Разве при каком-нибудь нищем немецком герцоге могла быть такая честь?!

Гордый батюшка, родом царствовавших при Петре Великом Нарышкиных, смирил свою гордыню, думал довольную мысль: «Бог даст, зять далеко пойдет, а с ним и моя дщерь!…»

Пятнадцатилетняя дщерь, одна из многих фрейлин-девиц, служивших при Государыне на побегушках, проснулась на другой день не только оставившей в супружеской постели свое заплаканное девичество, но и дамой истинно великосветской.

К концу дня Государыня Елизавета Петровна, во время изрядного и торжественного застолья, пожаловала Екатерину Ивановну Нарышкину, сиречь теперь Разумовскую, в чин придворной статс-дамы и возложила на нее орден Святой Анны.

Лучшего свадебного подарка для женщины во всей империи не было…

Ученый муж новой статс-дамы хоть и немного, но все же занимался делами. Позевывая и по привычке уже завалясь плечом на стол, думая не о том, кто прав, Ломоносов или там Шумахер, а о Катеринушке. Уезжая и целуя ее в заспанные глазенки, обещал:

– Я там недолго… с этими чертовыми физиками и пиитами… Береги себя.

Отнюдь нелишнее прибавление, если учесть, что Катеринушка как-то уж сразу стала «чижолая». Да!

Но вечно «чижолой» была и ненасытная Академия. Он начал было разбираться в дрязгах и сплетнях, опутавших академиков, профессоров и распоследних адъюнктов… кто их там разберет! Ведь при Академии был еще и университет, и даже гимназия, все в общей куче, и если бы Теплов своими руками не разгребал десятилетиями копившееся дерьмо…

Что говорить, Теплов подсказывал, крутил-вертел профессорскими головами. В том числе и самой твердолобой, ломоносовской. Публичные лекции по физике? Гм… Недурно, что ли?

– Недурно, Кирилл Григорьевич. С нашего соизволения, он трактует целую программу, чтоб разослать во все надлежащие сферы… извольте сами протрактовать…

Вздохнув, отодвинул типографский сшиток:

– Ну и речь твоя! От академиков понабрался? Зачитай маленько.

Теплов по-свойски придвинулся со своим креслом к левому уху, – правое-то лежало на обрушившемся к столу плече, да еще ладошкой прикрытое, – переждал несколько угрюмых вздохов и начал:

«… Блаженства человеческие увеличены и в высшее достоинство приведены быть могут яснейшим и подробнейшим познанием натуры, которого источник есть натуральная философия, обще называемая физика. Она разделяет смешение, различает сложение частей, составляющих натуральные вещи, усматривает в них взаимные действия и союз, показывает оных причины, описывает непоколебимо утвержденные от создателя естественные уставы, и в уме воображает, что от чувств наших долготою времени, дальностью расстояния или дебелостию великих тел закрыто…»

Всхрапнувший было президент на последних словах встрепенулся и вскинул правое плечо:

– Дебелость? Великих тел? Не про меня ли уж Ми-хайло там резонит?

Теплов, смеясь, развел руками:

– Кто его разберет! Такой уж он человек.

На ум впало разобраться самому президенту. Он резво, чего нельзя от него было ожидать, вскочил с кресла, схватил за бока своего чтеца и высоко поднял над головой, кружа и чуть не сшибая его болтающимися ногами привезенную из Германии хрустальную люстру о пятидесяти позолоченных подсвечниках.

– Дебелость!… – спустил его на землю. – Есть, пожалуй. Давай еще маленько подебелим, да и домой поеду.

Теплов уже привык к некоторым странностям своего ученика, но все же ошарашенно отдувался:

– Фу, Кирилл Григорьевич, право, перепугался я… Тем не менее сбегал к президентскому буфетцу и принес заветный поднос, на этот раз с двумя бокалами.

– С вашего соизволения, Кирилл Григорьевич… За такой променад!

– Соизволяю, – отдувался и сам дебел президент. После некоторого молчаливого причмокивания и успокоения начал доводить дело до конца:

– Лекции? Публичные? Так ведь публика нужна?

– Нужна, Кирилл Григорьевич.

– Где ж ее возьмешь?

– Где ни есть, хоть и во дворце.

– Ну, брат!… Может, прямо Государыню сюда?! На такие вопросы Теплов не мог ответить. Ответил сам себе президент:

– А что? За Государыню не ручаюсь, а Великую Княгиню постараюсь залучить. Зело образованна! А наипаче всяких входящих-приходящих с просьбами.

Разъезжая с тобой по Европам, видели мы с тобой католические, музеумные, индульгенции? Видывали. Что сие значит? Отпущение грехов. А бывают ли среди просителей безгрешные люди?

О!…

Что-то обуяло господина президента. Какая-то блажная мысль: